История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

– Но где же те девушки? – спросил я у консьержа.

– Зачем вам их видеть в лицо, когда вас заверяют, что они девственницы?

– Поймите, что меня интересует лицо, и что девственность некрасивой девицы – лишь тяжелая работа для моего разборчивого мальчишки.

После этого стали их показывать, и накануне моего отъезда я согласился на другую. В основном, прекрасный пол некрасив в этой стране.

Я отправился в Варшаву. Таким образом, я видел Подолию, Покусию и Волынь, которые некоторое время спустя стали называться Галицией и Лодомерией, поскольку они не могли стать принадлежащими Австрийскому Дому, не поменяв имени. Говорят сейчас, что эти плодородные провинции стали более счастливыми, после того, как перестали быть польскими. Сейчас более нет Польши [27] .

В Варшаве я встретил м-м Жеофрэн, которую повсюду приветствовали и рассматривали с удивлением из-за простоты, с которой она держалась. Я не только убедился, что встречают меня весьма холодно, но, положительно, встречают плохо.

– Мы не думали, – говорили мне без обиняков, – что снова увидим вас в этой стране. Зачем вы сюда снова явились?

– Я приехал оплатить свои долги.

Я счел это возмутительным. Сам Палатин России показался мне иным. Меня усаживали за стол там, где я обычно бывал, но не разговаривали со мной. Однако княжна, сестра князя Адама, сказала мне ласковым тоном прийти к ней ужинать. Я туда пришел, и за круглым столом увидел напротив себя короля, который ни разу не обратился ко мне. Он разговаривал только со швейцарцем Бертрандом. Такого до сего дня еще не случалось.

На следующий день я пошел обедать к графине Огинской, дочери князя Чарторыжского, Великого канцлера Литвы, и графини де Вальдштейн, очень респектабельной особы, которой исполнилось уже восемьдесят два года. Эта дама спросила за столом, где король ужинал накануне, никто этого не знал и я хранил молчание. Генерал Ронишер пришел, когда все уже вставали из-за стола. Палатина спросила у него, где король ужинал, и тот ответил ей, что он ужинал у княгини Стражниковой, и что я там был. Она спросила у меня, почему же я ничего не сказал за столом, когда она полюбопытствовала на эту тему; я ответил, что поступил так потому, что был огорчен тем, что когда я там был, король ни разу не сказал мне ни слова и не взглянул на меня.

– Я в немилости и не могу догадаться о причине.

Выйдя от палатина Вильны Огинского, я отправился глубоко поклониться князю Августу Сулковскому, который, встретив меня очень хорошо, как и всегда, сказал, что я плохо сделал, вернувшись в Варшаву, потому что все поменяли мнение на мой счет.

– Что я сделал?

– Ничего; но таков, в основ ном, наш характер: непостоянен, непоследователен, неловок. Sarmatarum virtus veluti extra ipsos [28] . Ваша фортуна свершилась; вы упустили момент, я советую вам уезжать.

– Я и сам думаю уехать.

Я иду к себе, и в десять мой слуга передает мне письмо, которое оставили у моей двери. Я вскрываю, не вижу подписи, и читаю, что персона, которая меня любит и уважает, и не подписывается, потому что слышала это от самого короля, извещает меня, что король больше не испытывает удовольствия, видя меня при дворе, потому что он узнал, что мое изображение было развешано в Париже, откуда я выехал, увозя с собой крупную сумму денег, принадлежащую кассе лотереи Эколь Милитэр, и что, кроме того, я в Италии занимался презренным делом комедианта в бродячих труппах, переезжающих из провинции в провинцию.

Такова клевета, которую очень легко запустить, но очень трудно опровергнуть. Таковы пути, которыми действует ненависть, постоянно побуждаемая завистью. Мне захотелось иметь возможность пренебречь этим и немедленно уехать; но у меня были долги и недостаточно денег, чтобы направиться в Португалию, где я был уверен в наличии больших возможностей.

Я больше никуда не ходил, я виделся только с Кампиони; я написал в Венецию и везде, где у меня были друзья, чтобы постараться поправить мои дела, когда тот самый лейтенант-генерал, который присутствовал при моей дуэли, пришел ко мне с грустным видом сказать от имени короля, чтобы я выехал из пределов Старостии Варшавы в течение восьми дней. При этом заявлении я выпрямился и сказал ответить королю, что не чувствую себя обязанным повиноваться указанию такого рода.

– Если я уеду, – сказал я ему, – я хочу, чтобы все знали, что меня изгоняют насильно.

– Я не готов передавать такой ответ. Я иду сказать королю, что я выполнил его приказ, и не более того. Вы поступите так, как сочтете нужным.

Переполненный гневом, я пишу королю длинное письмо. Я доказываю ему, что моя честь требует, чтобы я не подчинялся его приказу. «Мои кредиторы, сир, извинят меня, когда узнают, что я покинул Польшу, не оплатив долгов, только потому, что В.В. заставило меня выехать силой».