История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Возвратившись к себе, я написал Е.П. в тот же день все то, что устно изложил секретарю посольства, и назавтра мне объявили о приходе графа Мануччи. Я вижу красивого мальчика, который представляется мне наилучшим образом. Он говорит мне, что живет у посла, который, прочитав мое письмо, направил его, чтобы сказать мне, что, имея основания не принимать меня открыто, он будет рад поддержать меня частным образом, так как он меня знает и уважает. Этот молодой человек Мануччи сказал мне, что он венецианец, что он знает мою репутацию, слышав обо мне сотню раз от отца и матери, оплакивавших мою судьбу. Я понял, наконец, что молодой Мануччи, стоящий передо мной, – сын того самого Жана-Батиста Мануччи, который служил шпионом Государственных Инквизиторов и посадил меня в Пьомби, тот самый, что забрал у меня книги по магии, которые и были непосредственно тем составом преступления, которое было вменено мне, без всякого иного рассмотрения, как основание для того ужасного обвинения, по которому я был заключен в тюрьму. Я ему ничего этого не сказал, но понял, что это он самый; я знал его мать, которая была дочерью слуги дома Лоредан, и его отца, который, как я уже сказал в истории моего заключения в Пьомби, был бедный исполнитель распоряжений. Я спросил его, называют ли его у посла графом, и он сказал, что да, потому что он таковым действительно является, согласно диплому, который получил от палатина-Выборщика. Он доверчиво рассказал мне правду обо всем, и, поскольку он знал, что порочные наклонности посла Мочениго мне известны, ему не составило труда сообщить мне, смеясь, что он является его противоестественной любовницей. Он заверил меня, что сделает для меня все, что будет от него зависеть, и это было все, чего я мог бы желать, потому что такой Алексис был как раз тем, кто может получить все, чего он хочет, от своего Коридона. Мы обнялись, и он ушел, сказав, что ждет меня после обеда во дворце на Calle Ancha, чтобы выпить кофе в его комнате, куда наверняка придет посол, когда он ему скажет, что я там.

Я пришел туда, и посол оказал мне любезный прием, говоря со мной весьма сочувственно и указывая на затруднение, в котором он оказался, не осмеливаясь принять меня публично, потому что это правда, что он смог бы все, даже ввести меня ко двору, не будучи скомпрометированным, потому что, в общем, он не обязан ничего знать о том, что Государственные Инквизиторы предприняли на мой счет; но он опасается заиметь при этом себе врагов. Я ответил ему, что надеюсь получить вскоре письмо кое от кого, который скажет ему от лица самих Государственных Инквизиторов, что он смело может мне покровительствовать, и он ответил, что в этом случае он представит меня всем министрам.

Этот посол был тот самый Мочениго, который позднее заставил столько о себе говорить в Париже из-за своей несчастной склонности к педерастии, и который затем был осужден Советом Десяти и провел семь лет в цитадели Брешии и захотел покинуть Венецию, оказавшись в Вене, куда он был выбран послом, не имея до этого разрешения на выезд от Государственного кабинета. Императрица Мария-Терезия известила, что не желает иметь такого человека в своей столице, и в Венеции не стали слушать оснований от выбранного, и когда он совершил ошибку, захотев уехать самовольно, это дало Сенату основание выбрать другого посла на его место, который имел те же вкусы, что и Мочениго, но ограничивался женщинами.

В Мадриде он был любим, несмотря на то, что говорили, что он гомосексуалист, и что его часто видели прогуливающимся по улицам Мадрида в коляске вместе со своим миньоном. Я посмеялся над испанским грандом, который сказал мне на балу, что известно, что Мануччи служит женой г-ну послу; он не знал, что женой был сам посол, для которого Мануччи был мужем. Таков же был и вкус Фридриха I, короля Пруссии, и почти всех древних, кого называли гермафродитами, чтобы обозначить их двойную страсть. Мочениго, однако, общался с Мануччи с большой осторожностью и не сажал с собой обедать, когда давал большие приемы.