История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Мы прибыли в Новгород за сорок восемь часов, там шевошик дал нам отдых на пять часов. Там я увидел кое-что, что меня заинтересовало. Этот нанятый человек, приглашенный выпить стопку, сделался очень грустен, он сказал Заире, что одна из его лошадей не хочет есть, и он в отчаянии, так как уверен, что, не поев, она не сможет идти. Мы сошли вместе с ним, пошли в конюшню и увидели лошадь понурую, неподвижную, без аппетита. Ее хозяин стал ее уговаривать самым нежным тоном, смотрел на нее с любовью и надеялся пробудить в животном чувства, которые заставили бы ее есть. После этой проповеди он целовал лошадь, брал ее за голову и подводил к яслям, но все было бесполезно. Человек стал плакать, но таким образом, что меня подмывало засмеяться, потому что я видел, что он надеется разжалобить лошадь своими слезами. Хорошенько поплакав, он снова целовал ее голову и снова подтаскивал животное к кормушке, но снова бесполезно. Затем русский, вне себя от гнева на упрямство своего животного, поклялся отомстить. Он вытащил его из конюшни, привязал к столбу бедное животное, взял большую палку и дубасил ее добрую четверть часа изо всей силы. Когда он больше уже не мог, он снова отвел ее в конюшню, опустил ей голову в кормушку, и вот – лошадь стала есть с неутолимым аппетитом, и шевошик стал смеяться, прыгать и предаваться радости. Мое удовольствие было беспредельно. Я решил, что такое возможно лишь в России, где палка обладает столькими достоинствами, что может творить чудеса. Но я полагаю, что это не получилось бы с ослом, который сопротивляется ударам палки с гораздо большим постоянством, чем лошадь. Мне говорят, что ныне палочные удары на Руси не в таком ходу, как в то время. Они, к несчастью, начинают становиться французами. Начиная с Петра I, который, когда его сердили, в кровь бил тростью своих генералов, русский офицер говорил мне, что лейтенант должен принимать с покорностью удары палкой от капитана, как капитан от майора, майор – от лейтенант-полковника, а тот – от полковника, который, в свою очередь, от бригадира. Все это сегодня изменилось. Я знаю это от генерала Войякова из Риги, который учился при великом Петре и который родился до зарождения Петербурга.

Полагаю, что мне нечего сказать об этом городе, столь замечательном сегодня, чье существование кажется и сегодня мне ненадежным, когда я об этом думаю. Нужен гений, такой, как этот великий человек, который развлекался тем, что постарался опровергнуть природу, построив город, который должен стать столицей всей своей обширной империи в таком месте, которое не может быть более неблагодарным к трудам тех, кто с упорством задумал сделать его пригодным, чтобы выдержать дворцы, которые там строятся ежедневно в камне, при огромных расходах. Мне говорят, что сегодня этот город уже взрослый, и слава за это великой Екатерине, но в 1765 году я наблюдал его еще в младенчестве. Все мне казалось руинами, построенными наскоро. Улицы мостились с уверенностью, что придется их перестилать еще раз через шесть месяцев. Я видел город, который торопящийся человек должен был заставлять делать наскоро; и действительно, царь родил его за восемь месяцев. Но эти восемь месяцев явились временем его детства; дитя было задумано, возможно, задолго до того. Созерцая Петербург, я раздумываю над поговоркой: Canis fœstinans ceecos edit catulos[11]; но мгновенье спустя, любуясь великим замыслом, я говорю, преисполненный уважения: Dm parturit lexna sed leonem[12]. Я предсказываю, что через век Петербург будет превосходен, но вырастет по крайней мере до двух туазов, и большие дворцы не рухнут в руинах из-за своих свай. Запретят варварскую архитектуру, которую принесли с собой французские архитекторы, привыкшие строить кукольные дома; и Бецкого, впрочем, человека умного, не будет более, чтобы отдавать предпочтение Растрелли и Ринальди перед Ламотом-парижанином, который удивил Петербург, сотворив трехэтажный дом, замечательным в котором, согласно ему, было то, что не видно и невозможно было догадаться, где находятся лестницы.

Мы прибыли в Москву, как и обещал нам наш человек. Невозможно было приехать быстрее, передвигаясь все время на одних и тех же лошадях; но на почтовых это произошло бы быстрее.

– Императрица Елизавета, – сказал мне местный человек, – проделала это путешествие в пятьдесят два часа.

– Я этому вполне верю, – сказал русский старой формации, – она дала указ, в котором предписала это время, и она приехала бы еще быстрее, если бы предписала меньшее время.