История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

Однако полный чувств к матери и дочери, я продолжил разговор с ними о покойном герцоге, и Анастасия нас покинула. Мы пошли присесть в гроте, где, оставшись одни, мы предались удовольствию называть друг друга нежными именами «доченька» и «папочка», которые подвигли нас к вольностям, которые, хотя и оставаясь непосредственными, заходили слишком далеко. Маркиза сочла своим долгом успокоить мои порывы, сказав, что, мы могли бы дать волю нашим чувствам даже вопреки голосу крови, если бы она была независима, но сейчас у нее есть хозяин. Донна Лукреция, видя, как я возбужден, держа дочь в объятиях, и свою дочь немой, взволнованной и весьма слабо сопротивляющейся моим ласкам, убеждала нас быть разумными, чтобы воздержаться от совершения двойного преступления, и, говоря эти слова, перешла на другую сторону аллеи, однако ее слова и последовавший за ними уход возымели эффект, противоположный тому наставлению, которое она нам дала. Намереваясь не совершать предполагаемого двойного преступления, мы подошли к нему так близко, что прикосновение, почти невольное, заставило нас его совершить, настолько полно, что мы не могли бы сделать этого более, даже если бы действовали в соответствии с заранее принятым умыслом, в полном сознании. Мы оставались в неподвижности, глядя друг на друга, не изменяя позы, оба серьезные и немые, во власти размышления, оба удивленные, как мы говорили об этом позже, не чувствуя себя ни виноватыми, ни жертвами угрызения совести. Мы привели себя в порядок, и моя дочь, сев возле меня, назвала меня своим мужем, в то время как я назвал ее моей женой. Мы скрепили нежным поцелуем то, что только что сделали, и сам ангел, который должен был бы нам сказать, что мы только что чудовищным образом оскорбили природу, вызвал бы наш смех. Донна Лукреция застала нас охваченными этой вполне приличной нежностью и спокойными.

Нам не нужно было договариваться о сохранении тайны. Донна Лукреция была умна, но все заставляло нас не посвящать ее в то, что не было ни необходимым ни полезным ей сообщать. Нам казалось, что, оставляя нас одних, она хотела только увериться, что не будет свидетелем того, что мы собираемся совершить. Она наверняка полагала, как она это нам и сказала сразу, что мы занимаемся ребячеством, и она посмеялась, когда мы не стали это отрицать. Мы вспомнили прекрасную ночь, которую мы провели все трое в одной постели, и донна Лукреция, честное слово, была очень довольна, когда я сказал, что моя рука нашла нашу дочь почти совсем такой же, какой была она сама, когда та спала с нами девять лет тому назад. Мы вышли из аллеи и вернулись во дворец вместе с Анастасией. Маркиз встретил свою жену очень весело, поздравив с успехом ее предприятия и сказав мне, что в его деревенском доме я буду устроен еще лучше, чем в апартаментах, куда принесли мои чемоданы. Он сказал своей теще, что надеется, что ей не будет неприятно, что моя комната будет рядом с ее. Она ответила, что наши золотые времена прошли. Я был удивлен тем, что, зная, что я желал бы соединиться с донной Леонильдой, она сочла меня достаточно излечившимся от своей страсти, чтобы предпочесть ей ее мать. Поместили пять кувертов за большим столом, и едва я, сев, был обслужен, как увидел вошедшего старого священника, который сел за стол, ни на кого не глядя. С ним также никто не заговорил. Тот же красивый слуга, которого называли пажом, встал позади маркизы, и десять-двенадцать остальных использовались, чтобы обслуживать остальных. Пообедав только супом, я ел как обжора. У маркиза был французский повар, который хорошо готовил; так, за исключением блюда макарон, ужин состоял только из закусок; маркиз вскрикивал от радости, когда видел, как я ем; он считал за несчастье, что его жена, как и ее мать, были слабыми едоками. На десерт, разгоряченные великолепными винами, мы приступили к веселым разговорам, и, поскольку мы все говорили по-французски, а священник французского не понимал, он удалился, прочтя перед этим благодарственную молитву. Маркиз мне сказал, что в течение пятнадцати лет тот является в этом доме исповедником, но никого ни разу не исповедовал; он сказал, чтобы я остерегался держать в присутствии этого невежды слишком вольные речи, но могу говорить все, что хочу, по-французски. Среди всеобщего веселья я и держал их вплоть до часа по полуночи. Перед тем, как мы разошлись, он сказал, что мы выедем после обеда, и что он приедет через час после нас. Он заверил свою жену, что чувствует себя хорошо и хотел бы ее заверить, что я омолодил его на десяток лет. Она поцеловала его нежно, попросив заботиться о своем здоровье, но, несмотря на это, он пообещал нанести ей визит.

Я ушел вместе с донной Лукрецией, пожелав ему заиметь прекрасного мальчика через девять месяцев после этого дня.

— Приготовьте письмо, — ответил мне он, — и завтра утром я его подпишу.

— Я сделаю все, — сказала ему донна Леонильда, — все, что от меня зависит, чтобы помешать тебе стать банкротом.