Читаем История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 полностью

Этот поступок Нины представился мне весьма неосторожным, хотя сам хозяин показался мне человеком умным и надежным; ведь в конце концов она была любовницей капитан-генерала, который вполне мог быть человеком умным, но, будучи испанцем, не мог относиться легко к вопросам галантных отношений. Она сама описала мне его характер, горячий, недоверчивый и ревнивый; но дело было сделано.

Я лег, проспал до двух часов и, по своем пробуждении, нашел превосходный обед, местного слугу и хозяина, который пришел мне сказать, что он мне подчиняется. Я зашел вместе с ним в свою комнату и спросил, не по приказу ли Нины он нашел мне этого слугу, на что он ответил, что да, и что он имеет также распоряжение предоставить мне на неделю наемную карету, которая стоит у моих дверей.

— Удивляюсь, что Нина позаботилась об этом, так как только я имею право оценивать свои потребности.

— Месье, все оплачено.

— Все оплачено? Ах! Прошу вас так не считать, потому что я этого не терплю.

— Вы договоритесь с ней, но пока можете быть уверены, что я не возьму с вас ни су.

В этот момент я хорошо увидел все грядущие несчастья, но эта неприятная мысль не очень меня заняла. Я имел рекомендательное письмо от маркиза де Морас дону Мигелю де Севайос, и еще одно от полковника Рохас дону Диего де ла Секада. Я направился разносить эти письма. На следующий день явился меня повидать дон Диего и отвел меня к графу де Пералада, и послезавтра дон Мигель представил меня графу де Рикла, капитан-генералу, коменданту провинции Каталония, кавалеру Сан-Жанвьер и любовнику прекрасной негодяйки, которая вообразила, что может меня содержать.

Граф де Пералада был молодой богатый сеньор, красивый лицом, маленький и дурно сложенный, большой развратник, любивший дурную компанию, враг религии, нравов и полиции, буйный и гордый с детства, происходящий от того графа де Перальда, который так хорошо послужил Филиппу Второму, так что заслужил диплом, в котором этот знаменитый король объявлял его графом милостью божией. Это было первое, что я увидел в его прихожей на доске — диплом под стеклом. Он держал его там, чтобы все, кто к нему приходит, могли его прочесть в те четверть часа, что он заставлял их ожидать, по-видимому, ни с какой другой целью. Он меня принял с той видимой непринужденностью и свободой, которые отличают большого сеньора, отвечая всему тому, что должно быть присуще ему по причине его высокого рождения. Он поблагодарил дона Диего за то, что тот направил меня к нему, и много говорил со мной о полковнике Рохасе. Он спросил, знаком ли я с англичанкой, что он содержал в Сарагосе, и когда я ответил, что да, он сказал мне на ухо, что спал с ней. Отведя затем меня в свою конюшню, где держал превосходных лошадей, он пригласил меня назавтра обедать.

Прием, который оказал мне капитан-генерал, был весьма отличен от этого; он встретил меня стоя, чтобы не быть вынужденным предложить мне сесть, и на мою попытку говорить с ним по-итальянски ответил мне по-испански, дав мне титул «Уссиа»[26] против правильного титулования, что я дал ему — Экселенс . Он говорил со мной много о Мадриде и жаловался на посла Венеции Мочениго, который, вместо того, чтобы ехать в Париж через Барселону, как он ему предложил, направился через Бордо. Я счел возможным извинить посла, сказав графу, что другой дорогой он затратил бы на пятьдесят лье больше, но он ответил, что держать ла палабра (слово) значит больше. Он спросил, рассчитываю ли я пробыть долго в Барселоне, и я удивил его, ответив, что, с его разрешения, я пробуду в Барселоне столько, сколько мне захочется.

— Я желаю вам, — сказал он, — здесь развлечься, но предупреждаю, что удовольствия, которые мой племянник Пералада может вам предоставить, не создадут вам в Барселоне хорошую репутацию.

Поскольку граф дал мне это предупреждение публично, я счел возможным передать его г-ну де Пералада за столом. Он был этим очарован. Он рассказал мне хвастливым тоном, что трижды путешествовал в Мадрид и все три раза получал приказ двора возвратиться в Каталонию. Однако я последовал совету графа Рикла: я уклонился от всех развлечений с девочками, что предлагал мне Пералада, и от ужинов у него. На пятый день пришел офицер пригласить меня обедать к капитан-генералу — приглашение, которое доставило мне большое удовольствие, потому что я опасался, что, узнав о жизни, что я вел в Валенсии с Ниной, он не захочет меня видеть. За столом он обращался ко мне несколько раз, но всякий раз сухо.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное