Читаем История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 полностью

Все это говорилось с веселым видом, тоном любовного своеволия, который не показался мне слишком навязчивым. Особой необходимости уезжать у меня не было, я принял случившееся с его хорошей стороны, назвал ее безумной, сказав, что совершенно не стою подарка, который она собирается мне сделать.

— Удивительно, — сказал я ей, — что такая как вы, содержа такой хороший дом, вы не озаботились завести себе компанию.

— Все дрожат. Они опасаются Рикла, влюбленного и ревнивого, которому этот J… f, который лежит в коликах, описывает все, что я делаю. Он это отрицает, но я уверена; мне даже приятно, что он ему пишет, и мне жаль, что до сих пор он не мог сообщить ему ничего важного.

— Он напишет ему, что я ужинаю с вами тет-а-тет.

— Тем лучше. Вы боитесь?

— Нет. Но мне кажется, что вы должны были бы мне сказать, если я должен бояться.

— Ничего, так как он может что-то сделать только со мной.

— Но мне не хотелось бы стать причиной ссоры, которая нанесет вам ущерб.

— Наоборот. Чем больше я его буду злить, тем больше он будет меня любить, и примирение ему обойдется дорого.

— Значит, вы его не любите?

— Я люблю его, чтобы его разорить; но он настолько богат, что это невозможно.

Я видел перед собой женщину, прекрасную как ангел, ужасную как дьявол, яростную шлюху, рожденную, чтобы наказывать всех, кто, к своему несчастью, влюбляется в нее. Я бывал знаком с другими в этом же духе, но никогда — с равной ей. Я подумал сыграть партию с этой злодейкой, взяв с нее контрибуцию. Она велела принести карты и предложила мне сыграть с ней в то, что называется Примиера . Это азартная игра, однако, сложная, в таком роде, что благоразумный всегда выигрывает. Я убедился менее чем в четверть часа, что играю лучше, чем она, но ее счастье было столь велико, что, когда мы встали, чтобы идти ужинать, я подсчитал фишки и обнаружил, что проиграл восемнадцать-двадцать пистолей, которые сразу ей выплатил, и которые она приняла, пообещав мне реванш. Мы хорошо поужинали, и после ужина я проделал с ней все те любовные безумства, которые она захотела и которые я смог, потому что мое самое лучшее время уже прошло. Она заявила однако, что довольна, и отпустила меня домой, когда я сказал, что мне надо идти поспать.

Назавтра я явился к ней пораньше, мы сели за игру, и она проиграла, и проигрывала все пять или шесть следующих дней, что оставалась в Валенсии, так что я наварил с этой безумной почти две сотни дублонов, которые в этот момент были мне не бесполезны. Шпион вылечился от своих колик уже на следующий день, и ужинал все время с нами, но его присутствие не доставляло мне неудобства с той поры, как она перестала с ним проституировать в моем присутствии. Она повела себя обратным образом. Она отдавалась мне, говоря ему, чтобы шел писать графу Рикла, и он удалялся.

Она получила, наконец, письмо от графа, которое дала мне прочесть. Он говорил ей на хорошем итальянском, что она может вернуться в Барселону, ничего не опасаясь, потому что епископ получил приказ двора рассматривать ее только как женщину театра, которая находится в Барселоне только проездом, и благодаря этому она может провести там всю зиму и быть уверена, что ее оставят в покое, при условии, что она будет жить спокойно и не будет устраивать никаких скандалов. Она сказала мне, что во все время, что я остановлюсь в Барселоне, я смогу делать ей визиты только ночью, после того, как граф удалится, что происходит всегда в десять часов. Она заверила, что я ничем не рискую. Я бы, может быть, не остановился в этом городе, если бы она мне не сказала, что в случае, если мне понадобятся деньги, она одолжит мне сумму, которая будет мне необходима. Она хотела, чтобы я выехал за день до нее, и чтобы я остановился, чтобы дождаться ее в гостинице в Тарагоне, что я и проделал. Я провел очень приятно день в этом городе, полном древних монументов.

Я велел приготовить Нине изысканный ужин, как она хотела, и комнату, примыкающую к моей, так чтобы я мог спать с ней без скандала. Она уехала утром, сказав мне, чтобы выезжал только к ночи, чтобы быть в Барселоне на следующий день утром, и поселиться в гостинице «Санта Мария». Она велела не приходить к ней, пока она не напишет мне записку. Я сделал все, как она велела, и прибыл в Барселону на рассвете. Тарагона находится на расстоянии двадцати лье от Барселоны. Хозяин «Санта Мария» поселил меня очень хорошо. Это был старый швейцарец. Он сказал мне по секрету, что получил приказ от Нины обращаться со мной хорошо и с наибольшим уважением.

Глава V

Мое неблагоразумное поведение. Пассано. Мое заключение в Башню. Мой отъезд из Барселоны. Кастель Бажак в Монпелье. Ним. Мое прибытие в Экс-ан-Прованс.


Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное