История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12

Это случилось три или четыре дня спустя. Я увидел молодого человека, самоуверенного, неспособного потерпеть неудачу. Не будучи красивым и не имея ничего импозантного ни в лице, ни в фигуре, он обладал манерами благородными и свободными, умением поддержать беседу, приятными оборотами речи, веселостью, которая к нему располагала, он не говорил никогда о себе и, ведя речь о своей родине, давал ей комические характеристики, рассказывая о своем владении, половина которого находилась в турецких землях, как например его замок, в котором можно умереть от тоски, решившись там поселиться. Как только он узнал, кто я, он высказал мне все, что можно сказать самого лестного, без тени подобострастия. Я увидел, наконец, в этом молодом человеке будущего большого авантюриста, который, при надлежащем руководстве, мог достигнуть значительных высот; но его блеск показался мне чрезмерным. В нем я, казалось, увидел мой портрет, когда я был на пятнадцать лет моложе, и я его пожалел, потому что не предположил у него моих ресурсов. Занович пришел повидаться со мной. Он сказал, что Медини внушил ему жалость, и что он оплатил все его долги. Я поаплодировал ему и поблагодарил. Это проявление щедрости заставило меня предположить, что эти двое составили что-то вроде комплота в своей области. Я поздравил их, без намерения к ним присоединиться. Назавтра я вернул ему визит. Я нашел его за столом, вместе с любовницей, которую я знал по Неаполю и с которой сделал бы вид, что незнаком, если бы она первая не назвала меня дон Джакомо, выразив удовольствие снова меня видеть. Я назвал ее донна Ипполита, с неуверенным видом, и она ответила мне, что я не ошибаюсь, и что, хотя и выросшая на три дюйма, она остается все той же. Я ужинал с ней в «Кросьель» вместе с милордом Балтимор. Она была очень хорошенькая. Занович просил меня прийти обедать послезавтра, и я его поблагодарил; но донна Ипполита, услышав приглашение, сказала, что я найду здесь компанию, и что ее повар берется оказать нам честь.

Слегка любопытствуя по поводу той компании, которая соберется за этим обедом, и заинтересованный в том, чтобы показать Зановичу, что я не в том положении, чтобы стать зависимым от его кошелька, я нарядился, во второй раз во Флоренции. Я нашел там Медини вместе с любовницей, двух иностранных дам с их кавалерами и одного венецианца, очень хорошо одетого, довольно красивого мужчину, на вид тридцати пяти-сорока лет, которого я бы ни за что не узнал, если бы Занович его мне не назвал, Алвиса Зен. Зен была патрицианская фамилия, я счел себя обязанным спросить у него, какие у него есть титулы, и он мне назвал те, что называют старинному другу, что я не мог принять, поскольку знаком был с ним лишь десять лет. Он сказал, что он сын капитана Зен, которого я знал, когда сидел в форту Сен-Андре.

— Стало быть, — сказал я, — прошло с тех пор уже двадцать восемь лет, и я вас узнал, месье, хотя в то время вы еще не болели ветрянкой.

Я увидел, что он раздражен тем, что вынужден был с этим согласиться, но вся ошибка была его, потому что ему не было никакой надобности говорить мне, что он был знаком со мной в то время, и что аджюдан (унтер-офицер) был его отец. Он был сыном побочного сына знатного венецианца. Этот мальчик был самый большой проказник крепости, первостатейный озорник. Сейчас он прибыл из Мадрида, где заработал много денег, держа банк фараон в доме посла Венеции, Марко Зена. Я был рад познакомиться с ним лично. Я заметил на этом обеде, что он не имеет ни культуры, ни малейшего образования, у него не было ни манер, ни языка человека комильфо; но он и не захотел бы обменять свой талант — уменье поправлять фортуну — на все это. Медини и Занович были совсем другое дело. Два иностранца были простаками, на которых они остановили свой выбор; но мне эта игра была не интересна. Когда я увидел, что приготавливают стол для игры, и что Зен наполняет большую чашу золотом, которое достает из большого кошелька, я ушел.

Итак, я вел стабильную жизнь все семь месяцев, что я провел во Флоренции. После этого обеда я более не видел ни Зановича, ни Медини, ни Зена, кроме как случайно в общественных местах. Но вот что случилось в середине декабря. Милорд Линкольн, молодой, восемнадцатилетний, влюбился в венецианскую танцовщицу по имени Ламберти. Она была дочерью хозяина понтонной переправы и прельщала всех на свете. Молодого англичанина видели каждый день в опере, заходящего с визитами к ней в ее артистическую уборную, и все наблюдатели удивлялись, что он не ходит к ней, где он мог быть совершенно уверен, что будет хорошо принят, как из-за своей репутации англичанина, так и благодаря своим молодости и богатству, потому что он был единственный сын (я полагаю) лорда графа Ньюкастл. Занович не оставил этот факт без внимания. Он стал в немного дней интимным другом Ламберти, затем он связался с милордом Линкольном и отвел его к красотке, как вежливый человек приводит друга к своей любовнице.