История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12

Сколько всего я мог бы ей возразить! Я мог бы ей сказать, что как раз из-за ее мерзкой и проклятой натуры я должен был ее ненавидеть, и что я ее ненавидел; но я не хотел ввергать ее в отчаяние, потому что хотел увидеть ее бросающейся на штурм, с тем, чтобы ввергнуть ее в пропасть унижения; но плутовка так и не пошла на это. Она так и не протянула мне руки, не приблизила свое лицо к моему. Но после этого сражения, как только она ушла, я пришел к убеждению, что она никогда бы и не пошла на открытую борьбу, потому что и так одержала победу, хотя мы и были без света. Segnius irritant animos demissa per aures [15]. Когда она говорила со мной о колоссальном воздействии, которое оказывает на нее Венера, я вспоминал то, что я видел в действе с прямым деревом, и если бы Лиа теперь обратилась с этим ко мне, мне было бы трудно удержаться. Она ушла по прошествии двух часов, потерпев поражение, но с весьма довольным видом. Я счел своим долгом пообещать, что она будет делать мне шоколад. Она пришла взять порцию, весьма рано, в самом соблазнительном неглиже, ступая на цыпочках, опасаясь меня разбудить, хотя, если бы она взглянула в сторону моей кровати, она бы увидела, что я не сплю. Сочтя ее неискренней и фальшивой, я поздравлял себя с тем, что смог ее переиграть.

Она принесла мне шоколад, и, видя две чашки, я сказал, что неправда, что она его не любит. Она ответила, что сочла себя обязанной избавить меня от страха быть отравленным. То, что я счел достойным быть отмеченным, было, что она явилась принести мне шоколад с вполне прикрытой грудью и надев платье, в то время как полчаса назад она являлась только в рубашке и юбке. Чем больше я замечал ее старания обуздать меня с помощью наживки из своих прелестей, тем больше утверждался в мысли унизить ее, выражая безразличие. Альтернативой моей победе, как мне казалось, могло быть только мое бесчестье и мой позор, так что я оставался тверд.

Несмотря на это, стол с яствами стал меня соблазнять. Лиа вопреки моему приказу велела приготовить гусиную печенку, сказав, что это для нее, и что, будучи отравленной, она умрет одна; Мардоке сказал, что тоже хочет умереть, и стал ее есть; в результате, я также поел печенки, и Лиа сказала, что мои позиции недостаточно тверды, чтобы устоять против присутствия противника. Это замечание меня задело. Я сказал ей, что, слишком раскрываясь, она поступает неразумно, и что у меня достаточно силы, чтобы воспользоваться случаем.

— Попробуйте, — сказал я ей, — заставить меня выпить Скополо или мускату. Я бы, однако, теперь выпил, если бы вы не упрекнули меня в слабости моих позиций. Я бы убедил вас, что они непоколебимы.

— Любезный мужчина, — ответила мне она, — это тот, кто иногда дает себя победить.

— Но любезная девушка, это та, что не упрекает его за слабости.

Я отправил к консулу слугу за Скополо и мускатом, и Лиа, которая не могла удержаться, уколола меня еще раз, сказав с тонким смешком, что я самый любезный из мужчин.

После обеда я вышел, несмотря на плохую погоду, и направился в кафе. Я чувствовал уверенность, что Лиа придет ночью подвергнуть меня новой осаде, и пошел туда посмотреть, не найду ли кого-нибудь, кто мог бы отвести меня прикупить каким-то образом плотских радостей. Один грек, который водил меня восемь дней назад в один дом, где мне не понравилось, повел меня в другой, где женщина его национальности, вся накрашенная, не понравилась мне еще больше. Я вернулся к себе, где, поужинав в одиночестве, как обычно, принял необычное решение запереться, что делал только два раза. Но это не помогло. Минуту спустя Лиа постучала и тихо сказала, что я забыл дать ей шоколад. Я открываю, и, взяв шоколад, она просит оставить мою дверь открытой, потому что она должна поговорить со мной о чем-то важном, и это будет в последний раз.

— Скажите мне сейчас, что вы хотите.

— Нет. Это будет немного долго, я могу прийти, только когда весь дом уснет. Вам, однако, нечего опасаться, пойдя, тем не менее, спать, так как вы у себя, и для вас я не представляю угрозы.

— Нет, разумеется. Вы найдете дверь открытой.

Твердо решившись противостоять всем ее ухищрениям, я не стал задувать свечей, потому что, будучи уверен, что она придет, и погасив их, я дал бы ей знак своего опасения. Свет должен был придать больше величия моему триумфу и дать мне больше насладиться ее унижением и ее стыдом. Итак, я лег в постель. Лиа является в одиннадцать часов, в рубашке и юбке, она закрывает дверь на засов, и тогда я говорю:

— Ну что ж, чего вы хотите?