— Этот молодец, — сказал мне г-н де Бонневаль, — был обманут сегодня своей щедростью, и, я уверен, он раздосадован тем, что заставил танцевать с вами свою прекрасную рабыню. Полагаю, то, что он проделал, наносит ущерб его славе, и я советую вам держаться поосторожнее, потому что вы наверняка понравились этой девушке, которая, соответственно, подумывает завести с вами некую интрижку. Будьте благоразумны, потому что в силу турецких нравов это всегда опасно.
Я заверил его, что не готов ни к каким интригам, но не поручился в этом.
Три — четыре дня спустя старая рабыня, встретив меня на улице, предложила мне кисет, оправленный золотом, спросив за него пиастр, и, вручая его мне, дала понять, что внутри есть письмо: я видел, что она избегала глаз янычара, который шел позади меня. Я заплатил, она ушла и я продолжил свой путь к дому Юсуфа, где, не застав его, пошел прогуляться в саду. Письмо было запечатано и без адреса, и, поскольку рабыня могла ошибиться, мое любопытство возросло. Вот что было в письме, довольно правильно написанном на хорошем итальянском: «Если вы заинтересованы увидеть персону, которая танцевала с вами Фурлану, приходите прогуляться вечером позади бассейна и сведите знакомство со старой служанкой садовника, спросив у нее лимонаду. Вам, возможно, удастся увидеть эту персону без риска случайно встретиться с Исмаилом; она венецианка; разумеется, вы не должны никому показывать это приглашение».
«Я не настолько глуп, дорогая моя соотечественница», — с энтузиазмом воскликнул я, как будто она была здесь, и положил письмо в карман. Но вот, красивая пожилая женщина подходит ко мне с букетом, спрашивает меня, чего бы я хотел и как я ее нашел. Я отвечаю ей со смехом, что говорил в воздух, не думая, что буду услышан. Она вдруг говорит, что очень рада поговорить со мной, что она римлянка, что она вырастила Зелми и научила ее петь и играть на арфе. Она воздала похвалы красоте и прекрасным качествам своей воспитанницы, говоря, что я безусловно влюбился бы, увидев ее, и ей очень жаль, что это запрещено.
— Она сейчас смотрит на нас, — говорит она, — из-за этого зеленого жалюзи, и мы любим вас с тех пор, как Юсуф сказал нам, что вы можете стать мужем Зелми, после того, как вернетесь из Адрианополя.
Я спросил, могу ли я поведать Юсуфу о доверии, которое она хочет мне оказать, и получил ответ, что нет, что, видя меня в затруднении, она сама решилась доставить мне удовольствие увидеть ее очаровательную воспитанницу. Я не мог согласиться с идеей поступка, который не понравился бы моему дорогому хозяину, но, кроме того, я опасался вступить в лабиринт, в котором слишком легко мог сбиться с пути. Тюрбан, который, казалось, замаячил вдали, меня пугал. Я увидел Юсуфа, подходящего ко мне, и мне показалось, что он не раздосадован, видя меня беседующим с этой римлянкой. Он сделал мне комплимент по поводу удовольствия видеть меня танцующим с одной из красавиц, запертых в гареме сластолюбивого Исмаила.
— Видимо, это замечательная новость, поскольку о ней говорят?
— Такое нечасто происходит, поскольку предрассудок, запрещающий выставлять перед завистливыми взглядами красоты, которыми мы обладаем, главенствует в народе; но каждый волен делать, что хочет, в своем доме. Исмаил, впрочем, очень галантный и умный мужчина.
— Известно ли что за дама, с которой я танцевал?
— О! Относительно этого, не думаю. Впрочем, она была в маске, и известно, что у Исмаила есть с полдюжины выдающихся красоток.
Мы провели день, как всегда, очень весело, и, уйдя от него, я приказал отвести себя к Исмаилу, который жил неподалеку.
Меня знали и, соответственно, пустили войти. Пройдя в то место, что было обозначено в записке, я заметил евнуха, который подошел ко мне, сказав, что Исмаил ушел, но он очень обрадуется, когда узнает, что я прогуливался у него. Я сказал, что охотно выпил бы стакан лимонаду, и он отвел меня к беседке, где я узнал старую рабыню. Евнух принес восхитительного напитка и не позволил мне достать серебра, которое я хотел подарить старухе. Затем мы погуляли у бассейна, но евнух сказал, что нам надо вернуться, указав мне на трех дам, которых приличие требовало избегать. Я поблагодарил его и поручил передать привет Исмаилу, а затем вернулся к себе, чувствуя себя довольным прогулкой и надеясь быть более счастливым в другой раз.
Не позже, чем на другой день я получил записку от Исмаила, в которой тот приглашал меня завтра на рыбную ловлю удочкой, ближе к вечеру, когда мы будем удить рыбу при ярком свете луны до глубокой ночи. Я не перестал надеяться на исполнение своего желания. Я вообразил, что Исмаил вполне способен явиться в компании с венецианкой, и не чувствовал неприязни к мысли, что это произойдет. Я спросил разрешения у г-на Венье провести ночь вне Отеля, которое он мне дал не без затруднения, опасаясь некоторых неприятностей, связанных с галантными похождениями. Я мог бы его успокоить, рассказав все, но мне показалась необходимой некоторая скрытность.