История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

На другой день я пришел в его бюро, где застал моего дорогого майора Пелодоро, который направляется в форт Кьоджи. Я рассказал о жалобе, которую хочу заявить Начальнику по поводу моего брата, и одновременно попросить его решить мой вопрос со службой. Он ответил, что если не будет получено одобрение Начальника, он сам решит мое дело за те же деньги. Пришел Начальник, и за полчаса все было выполнено. Он дал разрешение на мою отставку, как только узнал, кто мне ее предоставил, а майор Спиридион был тут же вызван к Начальнику, который распорядился освободить моего брата, сделав ему предварительно в моем присутствии весьма серьезный выговор. Я направился вызволять моего брата сразу после обеда и поселил его с собой в меблированных комнатах в Сен-Люк, на Угольной улице.

Несколько дней спустя я получил отставку и сотню цехинов и должен был снять униформу.

Будучи вынужден задуматься о том, на что жить, я хотел стать профессиональным игроком, но фортуна не поддержала мой проект. Менее чем за восемь дней я остался без гроша; тогда я решил стать скрипачом. Доктор Гоцци меня достаточно научил, чтобы я мог пиликать на скрипке в театральном оркестре. Я попросил г-на Гримани, который устроил меня в своем театре Сан-Самуэль, где, зарабатывая экю в день, я мог себя содержать. Надо сказать, я избегал всех приличных компаний и все дома, где я бывал завсегдатаем до того, как занялся этим презренным делом. Я понимал, что меня должны считать ничтожеством, и махнул на это рукой. Меня должны были счесть презренным, но я утешал себя, зная, что я не таков. Видя себя докатившимся до такого состояния, при столь хороших задатках, я стыдился этого, но я берег свой секрет. Я чувствовал себя унижаемым, но не униженным. Не переставая надеяться на фортуну, я верил в возможность еще посчитаться с ней. Я знал, что она являет свою власть над всеми смертными, не предупреждая их заранее, особенно если они молоды; а я был молод.

Глава VII

Я делаюсь вольным повесой. Великое счастье сваливается на меня в моем униженном положении, и я становлюсь богатым сеньором.

1746 г.

Получив воспитание, целью которого было направить меня по пути, достойному молодого человека, соединяющего основательные познания в литературе со счастливыми задатками ума, способного противостоять превратностям судьбы, я, несмотря на это, в возрасте двадцати лет оказался в положении презренного прислужника высокого искусства. Я преклоняюсь перед человеком, достигшим совершенства в этой области, но посредственность здесь можно лишь терпеть. Я стал оркестрантом в театральном оркестре, где не мог требовать к себе ни уважения, ни понимания, и где должен был ожидать лишь насмешек от тех, кто знал меня ранее сначала доктором теологии, затем священником, наконец, военным, и видел участником блестящих и высоких собраний.

Я был готов ко всему, но не мог оставаться равнодушным к сквозившему отовсюду презрению. Я бросал ему вызов, потому что знал, что поддаться означало проявить трусость, и я не мог на это согласиться. В том, что касается общественного мнения, я заставил умолкнуть свои амбиции. Довольный тем, что ни от кого не завишу, я шел вперед, не обременяя себя мыслями о будущем. Предназначенный к церковному поприщу, не видя иного пути, кроме лицемерия, я не боялся этого; став военным, я должен был сохранять спокойствие в обстоятельствах, к которым не был готов. Мне казалось, что возникающие жизненные обстоятельства должны порождать соответствующие способности; жалования, которое я получал, служа в войсках республики, не могло мне хватать, потому что мои потребности, благодаря полученному воспитанию, были выше, чем у другого. Играя на скрипке, я получал достаточно, чтобы себя содержать, не нуждаясь ни в ком. Счастливы те, кто может чувствовать себя удовлетворенными . Мое занятие не было в почете, но меня это не заботило. Избыв предрассудки, я принял через какое-то время все привычки моих ничтожных товарищей. После спектакля я шел с ними в кабаре, откуда мы шли, всегда пьяные, провести ночь в дрянных жилищах. Когда мы находили их занятыми, мы заставляли оккупантов их освободить, и мы отбирали бедное жалование у несчастных, покорявшихся нашей грубости. При таком насилии мы часто подвергались очевидному риску.

Часто мы проводили ночи, обходя кварталы города, изобретая всевозможные проделки. Мы развлекались, отвязывая гондолы у частных домов и пуская их пустыми по течению большого канала, доставляя себе развлечение прослушивать баркаролы несчастных, не находящих поутру свои гондолы там, где они их привязали.