История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

К полуночи г-н де Брагадин был весь в огне и смертельном беспокойстве; я встал и увидел, что у него глаза умирающего, и он едва дышит. Я поднял с матрасов его двух друзей и сказал, что надо избавить пациента от того, что его вот-вот убьет. Не слушая их возражений, я обнажил ему грудь, снял пластырь, затем омыл его теплой водой, и вот — через три-четыре минуты облегчение, успокоение и погружение в спокойный сон. Мы снова легли. Врач пришел поздно утром и обрадовался, увидев больного в хорошем состоянии. Г-н Дандоло сказал ему, что было проделано ночью, и в результате чего больному, как кажется, стало лучше. Врач стал сетовать по поводу вольности, которую мы допустили, и спросил, кто нарушил его курс лечения, на что г-н де Брагадин сказал, что тот, кто освободил его от ртути, которая его убивала, — врач, понимающий в медицине побольше, чем он, и говоря так, указал ему на мою персону.

Интересно, кто из нас двоих оказался более удивлен, — врач, увидавший молодого человека, которого раньше никогда не видел, и которого ему представили как более ученого, чем он сам, или я, не знавший, что я таков. Я сохранял скромное молчание, подавляя желание рассмеяться, в то время как врач рассматривал меня, не без основания приняв за шарлатана, который осмелился его вытеснить. Он холодно заявил больному, что уступает мне свое место, и сдержал слово. Он ушел, и вот — я становлюсь врачом одного из наиболее знаменитых членов сената Венеции. В глубине души я был очарован. Я сказал больному, что ему нужен только режим, и что природа довершит остальное при хорошей погоде, которая наступает.

Уволенный врач Ферро рассказывал эту историю по всему городу, и, поскольку больной чувствовал себя с каждым днем все лучше, один из его родственников, придя к нему с визитом, сказал, что все удивлены, что он избрал своим врачом скрипача из театрального оркестра. Г-н де Брагадин ответил ему, смеясь, что скрипач из оркестра может понимать в этом больше, чем все врачи Венеции.

Этот сеньор слушал меня как оракула. Его два друга, удивленные, уделяли мне такое же внимание. Это подчинение добавляло мне смелости, я рассуждал о физике, я поучал, я цитировал авторов, которых никогда не читал.

Г-н де Брагадин, который питал слабость к абстрактным наукам, сказал мне однажды, что находит меня весьма знающим для молодого человека, и что я должен, соответственно, знать также что-то и о сверхъестественном. Он просил меня сказать правду. Так получилось, что, вместо того, чтобы разрушать его тщеславие, сказав, что он ошибается, я прибег к странной уловке, поведав ему, в присутствии его двух друзей, ложное и глупое признание, что владею методом численного расчета, согласно которому, записав вопрос, который я преобразую в численную форму, я легко получу численный же ответ на все, что я хотел бы узнать, и о чем никто другой не смог бы мне сообщить. Г-н де Брагадин сказал, что это исчисление Соломона, которое чернь называет кабалой. Он спросил, от кого я узнал эту науку, и, выслушав ответ, что она была мне преподана отшельником, жившим на горе Карпенья в то время, когда я был в плену в испанской армии, сказал, что отшельник без моего ведома связывался с помощью вычисления с невидимым разумом, поскольку сами по себе числа неспособны к рассуждению.

— Ты владеешь сокровищем, — сказал он, — и только от тебя зависит извлечь из этого большую пользу.

Я сказал ему, что не знаю, каким путем мог бы извлечь эту пользу, тем более, что ответы в моих вычислениях даются в темной форме и мне это не нравится до такой степени, что теперь я почти никогда к этому не прибегаю.

— И однако правда в том, — продолжал я, — что если бы я не построил свою пирамиду три недели назад, я не имел бы счастья познакомиться с Вашим Превосходительством.

— Как это?

— Спросив моего оракула на второй день празднеств в доме Соранцо, не встречу ли я на этом балу кого-нибудь, кого не хотел бы встретить, я получил ответ, что должен покинуть праздник ровно в десять часов. Это было за час до наступления нового дня. Я подчинился, и я встретил Ваше Превосходительство.