История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Назавтра, ранним утром, я был у нее. Она еще спала. Вдова сказала мне, что та довольно хорошо поужинала, не промолвив ни слова, а потом заперлась. Когда стало слышно, что она встала, я предстал перед ней. Я нашел ее немного оправившейся, грустной, но менее тревожной. Отмахнувшись от всяких извинений с ее стороны, я сообщил ей все, что узнал, и был восхищен ее суждениями, когда, выслушав меня, она сказала, что маловероятно, чтобы Стеффани уехал, чтобы вернуться в С. Я предложил ей, что поеду туда и прежде всего предприму необходимые шаги, чтобы она могла вернуться к себе домой. Она была явно польщена, когда услышала, что я узнал о ее респектабельном семействе. Она не возражала на мое предложение вернуться в С., но просила меня подождать. Она полагала, что Стеффани вскоре вернется, и она сможет принять взвешенное решение. Я согласился с ее мнением. Я предложил вместе позавтракать и спросил ее, чем она любит заниматься. Она ответила, что любит читать и играет на клавесине. Я вернулся к ней к вечеру, с корзиной книг, клавесином и свертком новейших арий. Она была удивлена, но еще большее удивление выказала, когда я достал из кармана три пары домашних туфель разного размера. Она поблагодарила меня, зардевшись. Своим долгим пешим путешествием она должна была износить башмаки, поэтому она попросила, чтобы я оставил туфли на комоде, не выбирая подходящую пару. Видя ее полной благодарности и не пытаясь ни в малейшей степени смутить ее невинность, я испытывал чувства, заставлявшие меня своим поведением расположить ее в мою пользу. Я не имел никакой иной цели, как ободрить ее сердце и загладить мнение о мужчинах, которое мог запечатлеть в ней подлый поступок Стеффани. У меня не было ни малейшего намерения внушить ей любовь, и я был далек от мысли, что мог бы влюбиться в нее. Я тешил себя мыслью, что она занимает меня только как несчастная, заслуживающая всей дружбы мужчины, который, будучи ей незнакомым, чувствует гордость за ее полное доверие. Впрочем, я и не считал ее способной на новую любовь в этой своей ужасной ситуации, и идея облегчить эту ситуацию своим вниманием и заставить тем самым ее быть снисходительной, внушила бы мне ужас, если бы таковая зародилась.

Я оставался с ней только четверть часа. Я ушел, чтобы уладить затруднения, в которых ее видел; она положительно не находила слов, чтобы выразить свою благодарность.

Я видел, что принял на себя деликатные обязательства, которые могли завести неизвестно куда; но мне это было безразлично. Не будучи обязанным ее содержать, я и не стремился к прекращению этого. Эта героическая интрига, которой судьба меня удостоила впервые, в высшей степени была мне лестна. Я ставил над собой эксперимент, не будучи уверен, что знаю себя достаточно хорошо. Мне было любопытно. На третий день, увлекшись изъявлением благодарностей, она сказала мне, что не понимает, как я мог заиметь о ней столь хорошее мнение, когда она так легко согласилась пойти со мной в мальвазийную. Я вижу, что она улыбается, когда я отвечаю, что не понимаю также, каким образом я смог, несмотря на маску, показаться ей порядочным человеком, в то время как обстоятельства моего появления должны были внушить ей опасения, что я враг.

— Но в вас, мадам, — продолжал я, — и особенно в вашей прекрасной физиономии я увидел честь, чувствительность и оскорбленную добродетель. Дивные признаки правдивости в ваших первых словах показали мне: то, что вас совратило, — это любовь, и честь заставила вас покинуть свою семью и свою родину. Ваша ошибка вызвана оскорбленным сердцем, над которым ваш разум утерял власть, и ваше бегство происходит от высокой души, крик которой об отмщении полностью вас оправдывает. Стефиани должен искупить свою вину жизнью, а не женитьбой. Он недостоин вами владеть после того, что он сделал, и принуждая его к этому, вы, вместо того, чтобы наказать его преступление, его вознаграждаете.

— Все, что вы говорите, правильно: я ненавижу этого монстра, и у меня есть брат, который убьет его на дуэли.

— Вы заблуждаетесь. Это трус, который недостоин честной смерти.

В этот момент она протягивает руку в свой карман и, немного подумав, достает оттуда десятидюймовый стилет и кладет его на стол.

— Что это?

— Это оружие, которое я приготовила для себя самой. Вы меня просветили. Я прошу вас его забрать, и я полагаюсь на вашу дружбу. Я уверена, что обязана вам честью и жизнью.

В тот момент она меня поразила. Я взял стилет и покинул ее в волнении, которое свидетельствовало об ослаблении моего героизма, который я стал находить смешным. Я, тем не менее, придерживался его до седьмого дня.