История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Как только труппа была размещена, все молодые офицеры явились нанести визиты актрисам, к которым отнеслись как к леди, за исключением Марины, которую отнюдь не обрадовала новость, что она не может стать моей любовницей. Я был уверен, что она не замедлила бы ей стать при иных обстоятельствах. Комедиантки, которые выглядят для всех кавалеров, как леди, все – красотки, независимо от качества своей игры. Актриса, которая всем очень нравилась, была женой Панталоне. Г-н Дуодо, командир боевого корабля, сделал ей визит и, встретив нетерпимость со стороны мужа, отвесил ему удары тростью. Дон Фастидио пришел на другой день сказать мне, что Панталоне не хочет больше играть, а его жена – тем более. Я исправил положение, устроив им дополнительное представление. Жене Панталоне очень аплодировали, но она была оскорблена, поскольку, аплодируя ей, публика кричала: «Браво, Дуодо»; она пришла жаловаться в ложу генерала, где я бывал почти ежедневно. Генерал, чтобы утешить ее, сказал, что я организую ей в подарок еще одно представление в конце карнавала, и я должен был согласиться; но если бы я хотел успокоить других актеров, я должен был бы распределить между ними все мои семнадцать представлений. То, которое я устроил Марине, танцевавшей вместе с братом, было сделано благодаря протекции мадам Ф. Она объявила о своей протеже, когда узнала, что г-н Д. Р. устроил с той завтрак в домике за городом, приобретенном г-ном Каззетти в 1745 г.

Эта щедрость обошлась мне по крайней мере в четыре сотни цехинов, но банк фараон вернул мне больше тысячи. Я сам не метал банк, потому что не имел времени. Больше всего меня поразило то, что я не завел интрижки ни с одной актрисой. М-м Ф. сказала, что не думала, что я такой разумный, но во все время карнавала занятость театром не давала мне и подумать об амурах.

С наступлением поста, после отъезда комедиантов, я начал понемногу наверстывать упущенное.

В одиннадцать часов утра я явился к мадам Ф., спрашивая, зачем она меня вызвала.

– Чтобы вернуть вам двести цехинов, которые вы мне так благородно одолжили. Вот они. Я прошу вернуть мне мою расписку.

– Ваша расписка, мадам, больше мне не принадлежит. Она находится на хранении, в запечатанном виде, у нотариуса ХХ…, который, согласно этой квитанции, должен вернуть пакет только вам самой.

Она читает квитанцию и спрашивает, почему я не хранил расписку сам.

– Я боялся, мадам, что у меня ее украдут; боялся ее потерять, боялся, как бы ее не нашли в случае моей смерти или какого-либо еще несчастного случая.

– Вы действуете крайне деликатно; но мне кажется, что вы должны были оставить также и за собой право изъять вложение у нотариуса.

– Такое могло бы случиться только в случае, если бы возникла необходимость его забрать.

– Такой случай легко мог бы возникнуть. Могу я сейчас послать к нотариусу, с тем, чтобы он принес сюда пакет?

– Да, мадам.

Она отправляет своего адьютанта; нотариус приходит и приносит пакет; он уходит; она вскрывает пакет и находит бумагу, в которой видно только ее имя, все остальное замазано наглухо черными чернилами, так что невозможно прочесть ранее написанное.

– Это, – говорит она, – демонстрирует с вашей стороны образ действий и благородный и деликатный; но как вы докажите, что я действительно держу в руках мою расписку, – ведь здесь ничего не видно, кроме моего имени.

– Вы правы, мадам, и если вы не уверены в этом, я самый несчастный человек в мире.

– Я в этом уверена, потому что это должно быть так, но согласитесь, что невозможно судить, что это действительно моя расписка.

– Я согласен, мадам.

В последующие дни она пользовалась каждым случаем, чтобы придраться ко мне. Она не принимала меня под предлогом, что она слишком в неглиже, и при этом я должен был томиться в прихожей. Когда я рассказывал что-то забавное, она делала вид, что не понимает, что здесь забавного, и часто, когда я говорил, она не смотрела на меня, и потому я говорил плохо. Довольно часто, когда г-н Д. Р. смеялся над тем, что я сказал, она спрашивала, о чем идет речь, и когда я бывал вынужден повторить, находила это плоским. Если один из ее браслетов расстегивался, мне приходилось его поднимать, но при этом она говорила, что я не умею его поправлять, и вызывала горничную. Такое поведение меня явно раздражало, и она делала вид, что не замечает этого. Г-н Д. Р. старался меня подбодрить, и, не зная, что сказать, она говорила, что мои шутки исчерпались. Я это сознавал. Я засыхал, я не понимал, наконец, с чем связано такое изменение настроения, для которого я не давал никакого повода. Чтобы отомстить, я все время думал о том, чтобы начать подавать ей некие знаки пренебрежения, но не было подходящего случая; наедине с собой я часто плакал. Однажды вечером г-н Д. Р. спросил меня, часто ли я бывал в жизни влюблен.

– Три раза, монсеньор.

– Всегда счастливо, не правда ли?