История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

На другой день я вышел, только чтобы передать г-ну д'Антуэн письмо Генриетты. Распечатав его, он нашел там письмо мне, которое и передал, не читая. Но поскольку это письмо было не запечатанное, он счел, что намерением Генриетты было, чтобы он также прочел его, и он попросил меня об этом, после того, как я прочел его про себя. Он сказал мне, вернув письмо, что я могу располагать им и, во всяком случае, всем его кредитом. Вот копия письма, которое написала мне Генриетта:

— Я должна тебя покинуть, мой единственный друг. Не множь свое страдание, думая о моем. Представим себе, что нам снился прекрасный сон, и не будем сожалеть о своей судьбе, потому что никогда столь приятный сон не длился так долго. Возблагодарим небо, что нам удалось провести совершенно счастливые три месяца подряд, среди смертных нет таких, что могли бы сказать то же самое. Не забудем же никогда и будем часто представлять себе в душах нашу любовь, которая, хотя мы и разделены, живет в них с прежней силой. Не справляйся обо мне, и если тебе случайно доведется узнать, кто я такая, пусть будет так, как будто ты этого не знаешь. Знай, дорогой друг, я так устроила свои дела, что буду счастлива всю оставшуюся жизнь, насколько могу быть счастлива без тебя. Я не знаю, кто ты такой, но знаю, что никто в мире не знает тебя лучше, чем я. У меня в жизни больше не будет любовников, но хочу, чтобы ты не вздумал поступить так же. Я хочу, чтобы ты любил еще, если встретишь другую Генриетту. Прощай.

Читатель увидит, где и когда я встретил Генриетту, пятнадцать лет спустя.

Как только я оказался один в своей комнате, я бросился в кровать, запершись и не озаботившись распорядиться о еде. Таково было действие великой печали. Она меня усыпила; Она не позволила моим мыслям склониться к самоубийству, потому что помешала вообще мыслить, но не оставила ни малейшей способности сделать что-нибудь для жизни. Я оказался в подобном состоянии шесть лет спустя, но на этот раз не из-за любви, а когда оказался в тюрьме Пьомби, и двадцать лет спустя, в году 1768, в Мадриде, когда меня поместили в тюрьму Буэн Ретиро .

Через двадцать четыре часа я вышел из своего безнадежного отчаяния; мысль, что, нарастая, оно будет стоить мне жизни, уже не казалась мне утешительной, но и не пугала меня. Я был рад, видя, что никто не докучает мне в моей комнате, спрашивая, не хочу ли я чего-нибудь поесть. Я с радостью спровадил слугу, служившего мне при переходе через Альпы. После сорока восьми часов диеты мной овладела апатия.

В этом бедственном положении явился де ла Хэйе и постучал в мою дверь. Я бы ему не ответил, если бы, стуча, он не заявил, что ему совершенно необходимо со мной переговорить. Я открыл ему дверь и вернулся на кровать.

— Иностранец, которому нужна коляска, хотел бы купить вашу.

— Я не хочу ее продавать.

— Вы меня извините, но вы мне кажетесь очень больным.

— Да, мне надо, чтобы меня оставили в покое.

— Что у вас за болезнь?

Он подходит ко мне, он с трудом находит мой пульс, он поражен, спрашивает меня, ел ли я накануне, и узнав, что ничего не входило в мой желудок уже два дня, осознает правду и тревожится. Он советует мне съесть бульону, с такой заботой, что убеждает меня. Затем, ни разу не заговорив о Генриетте, он прочел мне проповедь о жизни будущей и о тщете настоящей и о том, что мы должны сохранять себя, потому что мы не вольны лишать себя жизни. Я ничего ему не ответил, но, решив меня не покидать, он заказал легкий обед через четыре — пять часов, и, увидя, что я ем, праздновал победу и развлекал меня весь остаток дня последними новостями.

На другой день я попросил его составить мне компанию за обедом, и, думая о том, что я ему обязан жизнью, принял его дружбу; но некоторое время спустя моя привязанность к нему увяла из-за случая, о котором расскажу читателю в деталях.

Два-три дня спустя дю Буа, которому де ла Хайе все рассказал, пришел меня повидать, и я начал выходить. Я пошел в комедию, где познакомился с корсиканскими офицерами, которые служили в королевском итальянском полку в составе французских войск, и с молодым сицилийцем по имени Патерно, замечательным повесой. Этот молодой человек был влюблен в актрису, которая издевалась над ним, развлекая меня описанием его замечательных качеств и, одновременно, своего жестокого с ним обращения у него дома, где она ускользала каждый раз, когда он хотел оказать ей знаки своей нежности. Она разоряла его, заставляя помногу тратиться на обеды и ужины в широком кругу, в то же время не давая взамен никакого вознаграждения.