История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Но человек не нуждался в моих извинениях, потому что, совсем не обидевшись, задохнулся от смеха. Я был в отчаянии. Отсмеявшись, человек поднялся, вышел из амфитеатра, и мгновенье спустя я увидел его в ложе, разговаривающим со своей женой. Я увидел, что они оба смеются, и хотел уйти, когда услышал, что он меня зовет:

– Месье, месье.

Из вежливости я не мог уклониться и приблизился к ложе. Он с серьезным и достойным видом попросил пардону, что так смеялся, и с наилучшей любезностью пригласил прийти к ним вечером ужинать. Я поблагодарил и сказал, что уже приглашен. Он повторил мне свою просьбу, дама, со своей стороны, сделала то же, и, чтобы убедить их, что это не отговорка, я сказал, что приглашен к Сильвии.

– Я уверен, – сказал он, – что освобожу вас от обязательства, если вы не сочтете это нежелательным; я пойду к ней лично.

Я уступил; он пришел; он пришел затем вместе с Баллетти, который от лица своей матери сказал, что она очарована тем, что я сделал такое прекрасное знакомство, и что она ждет меня назавтра обедать. Баллетти сказал мне, между прочим, что это г-н де Бошан, генеральный откупщик финансов.

После комедии я подал руку мадам и сел в ее экипаж. Я встретил в этом доме щедрость, какую увидишь в Париже во всех домах такого сорта. Большая компания, крупная игра на деньги, и общее веселье за столом. Поднялись из-за стола в час после полуночи и меня провожали. Этот дом был для меня открыт во все время, пока я оставался в Париже, и был мне очень полезен. Те, кто говорит, что все иностранцы, прибывая в Париж, скучают по крайней мере первые две недели, говорят правду, потому что для того, чтобы освоиться, нужно время. Что касается меня, я был занят двадцать четыре часа в сутки, и мне это нравилось. На другой день утром я увидел у себя Патю, который показал мне похвальное слово в прозе, составленное им для маршала Саксонского. Мы вышли вместе и пошли завтракать в Тюильери, где он представил меня мадам де Боккаж. Говоря о маршале Саксонском, эта дама остроумно заметила:

– Странно, – сказала она, – что мы не можем сказать « de profundis » [26] поводу этого человека, который столько раз давал нам повод читать « Te Deum » [27] .

Затем он провел меня к известной оперной актрисе по прозвищу «Le Fel [28] », любимой всем Парижем, женщине-члену Королевской академии музыки. У нее было трое маленьких детей, очаровательных, которые носились по дому.

– Я их обожаю, – сказала она.

– Красота их лиц, – сказал я, – различна, у всех троих.

– Я это знаю. Старший – сын герцога Хеннеси, тот – графа д’Эгмонт, и младший – сын де Мезонруж, который женится на Роменвиль.

– Ах, ах! Извините, пожалуйста. Я решил, что вы мать всех троих.

– Я и есть их мать.

Говоря это, она посмотрела на Пати, и они разразились смехом, который заставил меня покраснеть до ушей. Я был новичок. Я еще не привык к тому, чтобы женщина настолько освоилась с мужскими правами. Мадам Ле Фель не была бесстыдницей, она была свободна и выше предрассудков. Сеньоры, которым принадлежали эти маленькие бастарды, оставили их на руках у их матери и платили ей пенсион на их воспитание, и мать ни в чем не нуждалась. Мое незнание парижских нравов ввергло меня, таким образом, в тяжкую неловкость. Ле Фель рассмеялась в лицо человеку, который только что сказал ей, после моей с ним беседы, что я умен.

Другой день – у Лани, руководителя балетов Оперы. Я увидел там четыре-пять девиц, в сопровождении своих матерей, которым он дает уроки танца. Они все были в возрасте тринадцати-четырнадцати лет, скромны с виду и хорошо воспитаны. Я говорил им честные слова, и они отвечали мне, опустив глаза. Одна из них пожаловалась на головную боль и я посоветовал ей нюхать кармелитскую воду; ее подруга спросила, хорошо ли она спала;

– Не в этом дело, – ответило дитя, – я думаю, что я беременна.

На этот неожиданный ответ я сказал ей, как дурак:

– Я не мог бы и подумать, что мадам замужем.

Она посмотрела на меня, затем повернулась к подруге, и они обе от души расхохотались. Я отошел, пристыженный, решив в будущем больше не полагать в театральных девицах какой-либо стыдливости. Они пикировались между собой, не выказывая ее, и обсуждали глупость тех, кто ее в них предполагает.

Патю познакомил меня со всеми сколько-нибудь известными парижскими девицами; он не меньше меня любил прекрасный пол, но, к несчастью для него, он не обладал таким мощным темпераментом и заплатил за это своей жизнью. Если бы он был жив, он заменил бы Вольтера. Он умер в возрасте тридцати лет в Сен-Жан-де-Морьенн, когда возвращался из Рима во Францию. Это от него я узнал тот секрет, что многие молодые французские литераторы, для того, чтобы выделиться на общем уровне своей прозой, вынуждены были вставлять в свои опыты что-то само по себе возвышенное, такое, как например похвальное слово, надгробная речь или посвящение. Я был удивлен этим.