История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Он сказал, что я кажусь ему иностранцем, я ответил, что я итальянец, прибыл накануне. Он стал говорить со мной о дворе, о городе, о спектаклях; предложил мне все показать, я поблагодарил его; я пошел дальше, и аббат пошел со мной, называя мне имена прогуливающихся девушек. Нам встретился судейский, он обнял его, и аббат представил мне его как знатока итальянской литературы; я заговорил с ним по-итальянски, он мне складно отвечал, я посмеялся его стилю и сказал ему об этом. Он говорил в точности в стиле Боккаччо; мое замечание ему понравилось, но я заверил его, что не следует так говорить, хотя язык этого древнего автора превосходен. Менее чем через четверть часа мы прониклись дружескими чувствами, распознав сходные склонности. Он поэт и я поэт, он интересуется итальянской литературой, я – французской, мы обменялись адресами и договорились о взаимных визитах.

Я увидел множество мужчин и женщин, скопившихся в углу сада и глядящих вверх. Я спросил у своего нового друга, что там такого замечательного. Он ответил, что они внимательно наблюдают за меридианом [23] , держа в руках часы, чтобы заметить момент, когда тень стрелки покажет точку полудня, чтобы отрегулировать свои часы.

– Разве не везде есть меридианы?

– Да, но знаменит именно этот, в Пале-Рояль.

Я не смог сдержать смеха.

– Чему вы смеетесь?

– Тому, что все меридианы должны быть равноценны; но вот, чистое ротозейство во всех отношениях.

Он подумал немного и тоже рассмеялся, придав мне таким образом смелости критиковать добрых парижан. Мы вышли из Пале-Рояль через большую дверь и я увидел справа от себя множество народа, толпящегося возле табачной лавочки под названием Цибет.

– Что это такое?

– Вы сейчас тоже будете смеяться. Все эти люди стоят в очереди, чтобы купить табаку.

– Разве только в этой лавке его продают?

– Его продают повсюду; но вот уже три недели все используют только табак из лавочки Цибет.

– Он лучше, чем другие?

– Отнюдь нет; он, может быть, даже хуже, но с тех пор, как мадам герцогиня Шартрская ввела его в моду, все хотят только такой.

– Каким образом она ввела это в моду?

– Она останавливалась два-три раза в своем экипаже около этой лавки, покупая столько, чтобы наполнить свою табакерку и говоря публично молодой женщине-продавщице, что это лучший табак в Париже; зеваки, окружающие ее, передали новость другим, и весь Париж теперь знает, что если хочешь хорошего табаку, следует покупать его в Цибете. Эта женщина поймала фортуну, потому что продает табаку больше, чем на сто экю в день.

– Герцогиня Шартрская, возможно, не знает, что осчастливила эту женщину.

– Наоборот; это изобретение умной герцогини: она любит эту женщину, которая недавно вышла замуж, и, думая о том, что бы она могла сделать, чтобы ей помочь, пришла к мысли проделать такой трюк. Вы не можете себе представить, насколько парижане простаки. Вы в единственной стране мира, где умом можно достичь всего, где ум действительно ценится, но где полагать его в ком-то заранее – ошибка, и наличие где-то ума часто компенсируется обилием в других глупости; глупость характерна для этой нации, и, что удивительно, она дочь ума в том смысле, что, и это не парадокс, французская нация была бы умнее, если бы в ней было меньше умников.

Боги, которым здесь поклоняются, хотя и не возводят им алтари, – это новизна и мода. Вот бежит человек, и все, кто его видит, бегут следом за ним. Они не остановятся, пока не распознают, что это глупость, но понять такое – большая редкость: у нас здесь есть люди, глупые с рождения, и до сих пор считающиеся умными. Табак у Цибетты – это маленький пример поведения городской толпы. Наш король, отправляясь на охоту, оказался как-то у моста Нейи и захотел вдруг выпить ратафии. Он остановился в кабачке и спросил там ее; по странному случаю, у бедного кабатчика оказалась бутылка, и король, выпив стакан, соизволил сказать тем, кто его окружал, что этот ликер превосходен, и спросил второй. Он не собирался заранее осчастливить кабатчика. Менее чем в двадцать четыре часа весь двор и весь город знали, что ратафия из Нейи – лучший ликер в мире, потому что король так сказал… Самые блестящие компании заявлялись в полночь в Нейи, чтобы выпить ратафии, и менее чем через три года кабатчик стал богат и выстроил на этом месте дом, на котором выбита надпись: Ex liquidis solidum [24] , достаточно комичная, но сделавшая этого человека одним из наших академиков. Что это за святой, которому этот человек должен вознести благодарность за свое блестящее и быстрое возвышение? Глупость, легкомыслие, желание посмеяться.

– Мне кажется, – сказал я, – что эти аплодисменты мнениям короля и принцев крови происходят из неодолимой привязанности нации, которая их обожает; она настолько велика, что их считают непогрешимыми.