История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Марио, отец Баллетти, вполне восстановивший свое здоровье, должен был ехать вместе со своей женой Сильвией и всем своим семейством, и пригласил меня с собой, предложив занять квартиру в доме, который он снял, и я согласился. Я не мог бы найти лучшего случая, чтобы узнать двор Людовика XV и всех иностранных министров. Кроме того, я был там представлен г-ну де Морозини, сегодня Прокуратору Сен-Марк, тогда – послу Республики при короле Франции. В первый день, когда давали оперу, он предложил мне его сопровождать; это была музыка Люли. Я сидел в партере, как раз под ложей, где находилась мадам де Помпадур, которую я еще не знал. В первой сцене появилась знаменитая Мор, которая вышла из-за кулисы и на втором стихе испустила крик такой силы и такой неожиданный, что я решил, что она взбесилась; я издал непроизвольно смешок, не ожидая, что его сочтут неуместным. «Голубая лента»[36], находящийся рядом с маркизой, спросил меня сухо, из какой я страны, и я сухо ответил, что из Венеции.

– Когда я был в Венеции, я тоже смеялся над речитативами ваших опер.

– Я уверен в этом, и я также не сомневаюсь, что никто и не подумал помешать вам смеяться.

Мой ответ, слегка поспешный, заставил засмеяться мадам де Помпадур, которая спросила меня, вправду ли я из тех мест.

– Из каких тех?

– Из Венеции.

– Венеция, мадам, это не «Те места», а «Эти».

Этот ответ сочли еще более странным, чем первый, и вот, вся ложа принялась совещаться, является ли Венеция «там» или «тут». Сочли, что я, безусловно, прав, и на меня больше не нападали. Я дослушал оперу без смеха, и поскольку я был простужен, часто сморкался. Тот же «голубая лента», которого я не знал, и который оказался маршалом де Ришелье, сказал мне, что очевидно окна моей комнаты плохо закрыты.

– Прошу прощения, месье, они даже законопачены.

Все засмеялись, и я почувствовал себя оскорбленным, потому что догадался, что неправильно произнес слово «законопачены». Я надулся. Полчаса спустя г-н де Ришелье спросил у меня, какая из двух актрис мне больше нравится по своей красоте.

– Вот эта.

– У нее некрасивые ступни.

– Это не видно, месье, и потом, при оценке красивой женщины первое, что я отбрасываю, это ступни.

Это словцо получилось у меня случайно, и я даже не понял его остроты, но оно оказалось столь удачным, что привлекло ко мне внимание всей компании в ложе. Маршал узнал, кто я такой, от г-на Морозини, и тот мне сказал, что с удовольствием меня хвалил. Мое словцо сделалось знаменитым, и маршал де Ришелье оказал мне любезный прием. Из иностранных министров, которым я был представлен, самым любезным был милорд маршал Шотландский Кейт, который представлял короля Пруссии. Мне представился случай говорить с ним.

Это было на третий день после моего прибытия в Фонтенбло. Я пошел один ко двору. Я увидел прекрасного короля, идущего к мессе, и всю королевскую семью, всех придворных дам, которые удивили меня своей некрасивостью, как дамы двора в Турине – своей красотой. Но, наблюдая поразительную красотку среди стольких уродов, я спросил у кого-то, как зовут эту даму.

– Это, месье, мадам де Брионн, которая выделяется своим умом даже больше, чем красотой, поскольку не только не имеет на своем счету ни единой истории, но даже никогда не давала ни малейшего повода, чтобы злословие могло использовать его, чтобы придумать такую историю.

– Может быть, просто не знают.

– Ах, месье, при дворе знают все.

Я пошел в одиночку бродить повсюду, вплоть до внутренних апартаментов короля, когда увидел десять-двенадцать некрасивых дам, по виду скорее бегущих, чем просто идущих куда-то, причем бегущих очень неловко, так что казалось, что они вот-вот упадут лицом об пол. Я спросил, откуда они идут и почему так неловко ходят.

– Они вышли от королевы, которая сейчас будет обедать, а ходят они плохо потому, что каблуки их туфель, высотой с полноги, вынуждают их ходить на полусогнутых ногах.

– Почему они не ходят на каблуках поменьше?

– Потому что хотят казаться повыше.

Я вошел в галерею и увидел короля, который шел, опираясь на плечо г-на д’Аржансон. Голова Людовика XV была восхитительно красива и поставлена на шее как нельзя лучше. Ни один самый умелый художник не смог бы изобразить поворот головы этого монарха, когда он оборачивался, чтобы на кого-то взглянуть. Мгновенно возникала потребность его любить. Я, впрочем, ожидал увидеть величие, которого напрасно искал в лице короля Сардинского. Я твердо уверен, что мадам де Помпадур влюбилась в это лицо при первом знакомстве. Может быть, это и было не так, но лицо Луи XV заставляло зрителя так думать.

Я вошел в залу, где увидел десять-двенадцать прогуливающихся придворных и стол, убранный для обеда и пригодный для дюжины людей, но с одним кувертом.

– Для кого этот стол?

– Для королевы, которая будет обедать. Вот она.