История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

После своего грубого поступка мучитель стал меня обнимать, а дама обняла свою сестру, говоря, что уверена, что та ничего не видела. К. К. мудро отвечала, что не знает, что она могла видеть. Но я заметил, что ее прекрасная душа находится в большой тревоге. Что касается моего состояния, оставляю догадаться читателю, которому знакомо сердце мужчины. Как перенести эту сцену в присутствии невинной, которую я обожаю, и в момент, когда в моей душе борются порок и порядочность, долженствующая защитить ее от меня? Какое мучение! Гнев и возмущение заставили меня дрожать от головы до ног. Недостойный полагал дать мне таким образом высший знак своей дружбы. В грош не ставя то, что он позорит свою даму и развращает и унижает свою сестру, он был слеп и бесчувствен до такой степени, что не понимал, что тем, что он сделал, он довел меня до того, я готов был залить кровью сцену. Не знаю, как я сдержался и не перерезал ему горло. Единственное здравое соображение, на которое я мог сослаться послезавтра, было то, что он не мог себе представить, что я не обращаюсь с его сестрой так же, как он обращается с К. Проводив их домой, я пошел спать, надеясь, что сон успокоит мою ярость. Я проснулся, возмущенный, но моя любовь осталась непобежденной. К. К. мне было жалко, поскольку я не мог составить ее счастье, но решил сделать все, чтобы воспрепятствовать всем попыткам мерзавца воспользоваться ее очарованием в своих целях, Даже если придется ее покинуть. Дело представлялось мне неотложным. Какой ужас! Какой неслыханный образец предательства! Какой странный способ завоевать мою дружбу! Я оказался в тяжелых условиях, когда должен был распознать под маской дружбы то, что не могло быть ничем иным, как подлым безудержным развратом, который подчиняет все своим корыстным интересам. Мне сказали, что он обременен долгами, что он стал банкротом в Вене, где у него были жена и дети, которых он заимел в Венеции, скомпрометировал отца, который выгнал его из своего дома, и что неизвестно, где он теперь. Он обольстил К., которую ее муж не захотел больше видеть, и, растратив все, он хотел продолжать ее содержать, несмотря на то, что не знал больше, где преклонить голову и найти хоть цехин. Его мать, которая его обожала, отдала ему все, что у нее было, вплоть до своей одежды. Я ожидал, что снова увижу его приходящим просить денег или какого-то поручительства, но решил ему отказывать во всем. Я не мог пережить мысль, что К. К. должна стать причиной моего разорения, либо чего-то еще, что она должна стать для брата орудием поддержки его мерзостей.

Движимый любовью, я пошел к нему назавтра и, сказав, что самым чистым образом обожаю его сестру, поведал об огорчении, которое он доставил мне этим возмутительным ужином. Я сказал, что решил не иметь больше с ним отношений, в то время как испытываю радость от общения с его сестрой, но что я найду средство, чтобы помешать тому, чтобы она выходила с ним, если он попытается продать ее кому-то другому.

Он ответил мне, что я должен его извинить, потому что он был пьян, и что он не думал, что я люблю его сестру любовью, которая исключает шалости. Он обнял, плача, меня, и в этот момент вошла его мать вместе с дочерью, благодаря за радость, которую я ей доставил. Я сказал, что люблю ее дочь, надеюсь, что она станет моей женой; с этой целью я поговорю с ее мужем, после того, как достигну положения, достаточного, чтобы сделать ее счастливой. Сказав это, я поцеловал ей руку, не имея сил сдержать слезы, которые смешались с ее слезами. Поблагодарив меня за проявленные чувства, она вышла, оставив меня с дочерью и сыном, который превратился в мраморную статую.

Есть в мире много матерей такого закала, очень порядочных, обладающих всеми достоинствами, из которых главное – чистосердечие; они почти все становятся жертвами доверия, которое испытывают к людям, как им кажется, безупречной честности.

Беседа, которую я вел с мадам, удивила ее дочь. Но она еще более удивилась, когда я повторил ей то, что сказал ее брату. После краткого размышления она сказала ему, что с кем-нибудь другим, кроме меня, она бы пропала от стыда, и что она не простила бы ему, если бы была на месте дамы, которую он обесчестил, даже если бы была его женой.

П. К. плакал. Но мошенник управлял своими слезами. В этот день, воскресенье Пятидесятницы, театры были закрыты, и он попросил меня найти завтра обычное место, куда он мог бы привести ко мне свою сестру. Он сказал, что честь и любовь не позволяют ему оставлять одну м-м К., и он предоставит нам полную свободу.

– Я дам вам свой ключ, – сказал он мне, – и вы приведете туда мою сестру, когда поужинаете или проведете время как-нибудь по иному.

Он оставил нас, дав мне ключ, от которого я не смог отказаться, И я также ушел, сказав К. К., что мы поговорим завтра в саду Джюдекки. Она сказала мне, что поступок ее брата – самое честное, что он мог сделать.