История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Стоицизм Зенона, атараксия пирронистов предоставляют воображению необычайные образы. Их прославляют, над ними смеются, ими любуются, над ними издеваются, и мудрые предлагают их лишь с оговорками. Любой человек, призванный судить о моральной невозможности или возможности, вправе исходить только из собственного понимания, поскольку, будучи искренним, он не должен допускать наличия внутренней силы, по крайней мере, пока не почувствует прорастания ее в себе самом. То, что я нахожу в себе в отношении этой материи, это то, что человек с помощью сил, полученных в процессе самообучения, может сдержать в себе крики страдания и успешно воспротивиться своим первым порывам. И это все. «Держись и воздерживайся» (согл. Эпиктету) — характеризует хорошего философа, но материальные страдания, настигающие стоика, не станут меньше, чем те же, терзающие эпикурейца, и горести будут мучительней для того, кто их скрывает, чем для другого, который находит реальное облегчение в жалобах. Человек, который желает казаться безразличным к событию, которое зависит от его состояния, не более чем делает вид, по крайней мере, если он не слабоумный или сумасшедший. Тот, кто хвалится, что сохраняет полное спокойствие, лжет, и я прошу в этом тысячу извинений у Сократа. Я поверю во всем Зенону, если он мне скажет, что знает секрет, как помешать натуре бледнеть, краснеть, смеяться и плакать.

Я ощущал себя в своем кресле как человек, пораженный громом: неподвижный как статуя, я видел, что потеряны все потраченные мной усилия, и не мог этого поправить. Я чувствовал себя лишенным надежды, и не видел другого утешения, кроме того, чтобы заставить себя не думать о будущем.

Моя мысль вздымалась к богу, состояние, в котором я находился, казалось мне наказанием, пришедшим непосредственно от него, за то, что я упустил время для завершения моего предприятия, я злоупотребил его милостью, опоздав на три дня для спасения. Действительно, я мог спуститься тремя днями раньше, но мне казалось, что я не заслужил такого наказания за то, что отложил побег из самых здравых соображений и прибегал к предосторожностям, которые мне диктовала предусмотрительность; это наоборот, заслуживало вознаграждения, потому что, если бы я следовал своей природной нетерпеливости, я пренебрег бы всеми опасностями.

Чтобы поторопить здравый смысл, который заставлял меня отложить побег до 27 августа, мне необходимо было лишь откровение, и чтение Марии д’Агреда не превратило меня в сумасшедшего.

Глава XIV

Подземные тюрьмы, называемые Колодцами. Месть Лорена. Я вхожу в переписку с другим заключенным, отцом Бальби; его характер. Я согласовываю мой побег с ним. Каким образом. Стратагема, следуя которой я переправляю ему свой эспонтон. Успех. Мне достается мерзкий компаньон; его портрет.

Минуту спустя два сбира приносят мою кровать и уходят, чтобы снова вернуться со всеми моими пожитками; но проходит два часа, а я никого не вижу, несмотря на то, что двери моей камеры остаются открыты. Эта задержка порождает во мне кучу мыслей, но я не могу ни о чем догадаться. Опасаясь всего, я старался успокоиться, чтобы противостоять всему тому, что могло произойти неприятного.

Кроме Пьомби и Куатро, Государственные Инквизиторы использовали еще девятнадцать других ужасных тюрем, под землей, в том же Палаццо Дукале, к которым они приговаривали тех преступников, кто заслуживал смерти. Все верховные судьи на земле всегда считали, что, оставляя жизнь тому, кто заслуживал смерть, они проявляют милосердие, как бы ни было ужасно наказание, которым ее заменяют. Мне кажется, что это может быть милостью, только если так представляется осужденному, но его приговаривают к этому, с ним не советуясь. Такая милость становится несправедливостью.