История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Она подняла светильник и, взяв меня за руку, отвела в комнату с большим зеркалом, которое, как я полагал, хранило секрет. Она открыла его и, опустив планку, прикрывавшую его задник, я увидел дверь, через которую мы вошли в кабинет, в котором я увидел все, что может понадобиться кому-то, кому надо провести там несколько часов. Софу, которая при желании становилась кроватью, стол, кресло, секретер, свечи в подсвечниках; наконец, все, что может понадобиться любопытному сладострастнику, для которого главным удовольствием должна стать возможность оставаться неизвестным зрителем чужих развлечений. Я увидел сбоку от софы подвижную планку. М. М. ее потянула, и через двадцать отверстий, расположенных на некотором расстоянии одно от другого, я увидел всю комнату, где наблюдатель должен был видеть пьесы, составленные природой, в которых нельзя было оставаться недовольным актерами.

– Теперь, – сказала мне М. М., – я готова удовлетворить любопытство, которое ты благоразумно не решился доверить бумаге.

– Ты не можешь знать…

– Перестань. Любовь это божество, она знает все. Признайся, что ты хочешь знать, был ли наш друг здесь в ту роковую ночь, что стоила мне стольких слез.

– Признаюсь.

– Ну что ж! Он тут был; и ты не будешь сердиться, когда узнаешь, что ты окончательно его покорил и снискал его пылкую дружбу. Он залюбовался твоим характером, твоей любовью, твоими чувствами и твоей порядочностью; Он одобрил страсть, которую ты мне внушил. Это он посочувствовал мне утром, заверив, что невозможно, чтобы ты не вернулся ко мне после того, как я открою тебе мои истинные чувства, мой замысел и мои добрые намерения.

– Но вы должны были бы часто засыпать, потому что невозможно, не видя ничего интересного, провести здесь восемь часов в темноте и тишине.

– Интерес бывает самый живой, как с его стороны, так и с моей, и к тому же в темноте мы оставались бы только тогда, когда вы находитесь на софе, когда вы можете заметить лучи света, выходящие из отверстий в этих цветах. Мы задергивали бы занавеску и ужинали, слушая внимательно ваши разговоры за столом. Интерес, который он проявляет, еще больше моего. Он сказал мне, что никогда так глубоко не проникал в человеческое сердце, как в этом случае, и ты, должно быть никогда не страдал так, как в эту ночь, и он тебе очень сочувствовал; Но К. К. его поразила еще больше, чем меня, потому что невозможно, чтобы девочка пятнадцати лет рассуждала так, как она, желая оправдать меня перед тобой, и говоря все это так, как говорила она, без иного искусства, кроме того, что диктовала ей природа и правда, если не обладала при этом ангельской душой. Если ты женишься на ней, у тебя будет божественная жена. Когда я ее потеряю, я буду несчастна, но твое счастье меня утешит. Я не понимаю, ни как ты мог влюбиться в меня, поскольку ты меня любишь, ни как она смогла не возненавидеть меня, зная, что я отняла у нее твое сердце. К. К. – само совершенство. Она сказала, что поведала тебе о своих стерильных любовных отношениях со мной лишь для того, чтобы повиниться в том, что она считала своим преступлением перед тем долгом верности, которым она, как она считает, тебе обязана.

Когда мы сели за стол, М. М. заметила, что я похудел. Мы веселились, вспоминая о прошедших опасностях, маскараде Пьеро, бале Бриати, на котором, должно быть, был другой Пьеро, и о замечательном эффекте этого переодевания, из-за которого оказалось невозможно никого узнать, потому что Пьеро в приемной казался ей меньше ростом и более худой, чем я. Она решила, что если бы я случайно не взял монастырскую гондолу и если бы я не показался в приемной, одетым в Пьеро, она бы не узнала, кто я, потому что монахини не проявили бы любопытства относительно меня; и она добавила, что облегченно вздохнула, когда узнала, что я не патриций, как она опасалась, потому что в этом случае в дальнейшем могли возникнуть некие неприятности, которые повергли бы ее в отчаяние.

Я хорошо понимал, чего она должна была опасаться, но притворился непонятливым:

– Не пойму, – сказал я ей, – чего ты могла бы опасаться, если бы я был патрицием.

– Мой дорогой друг, дело в том, что я могу объяснить тебе это, только взяв с тебя слово, что ты доставишь мне удовольствие, которого я у тебя попрошу.

– Какие у меня могут быть трудности из-за того, что я доставлю тебе любое удовольствие, которого ты у меня попросишь, если оно только зависит от меня и не нанесет ущерба моей чести теперь, когда между нами уже нет никаких секретов? Говори, моя дорогая, скажи мне эти резоны и рассчитывай на мою любовь, а также на мою снисходительность относительно всего, что может доставить тебе удовольствие.

– Очень хорошо. Я прошу тебя об ужине у тебя в казене. Я пойду туда вместе с моим другом, который умирает от желания познакомиться с тобой.

– И после ужина ты уйдешь с ним?

– Ты видишь, что так должно быть.

– И твой друг теперь знает, кто я такой.

– Я полагала, что должна ему сказать. Без этого он не осмелился бы прийти к тебе ужинать.

– Итак, я таков, как я есть. Твой друг – иностранный министр.

– Точно.