История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

Посмеявшись, мы сели за стол. Героиня подала тонкий ужин и превосходное вино. Она, как она мне сказала, не принимала лучше и маркграфа во время тех интимных ужинов, что давала ему тет-а-тет. Чтобы лучше понять характер ее сына, которого я решил увезти с собой, я с ним поговорил. Я нашел, что он неискренен, скрытен, все время настороже, контролирует свои ответы и, соответственно, никогда не дает их такими, какие шли бы напрямую от сердца, если бы он забылся. Это однако сопровождалось видимостью вежливости и скромности, которые, как он полагал, должны были мне нравиться. Я ласково сказал ему, что его манера могла бы быть превосходной в свое время и в своем месте, но что бывают моменты, когда мужчина может быть счастлив, только освободившись от зажатости, и только в такие моменты можно счесть его приятным, естественно, если это качество присутствует в его характере. Его мать, хваля его во всем остальном, сказала, что его главным качеством является скрытность, что она приучила его быть таким всегда и во всем, и она все время страдает от его привычки быть с нею таким же сдержанным, как и со всеми остальными. Я ясно ему сказал, что это недопустимо, и что я не могу понять, как мог бы отец питать даже не любовь, а какую-то дружбу к сыну, всегда застегнутому на все пуговицы.

– Скажите мне, – сказал я мальчику, – чувствуете ли вы себя в состоянии пообещать относиться ко мне со всем доверием и ни в коем случае не иметь относительно меня никаких секретов, ни настороженности?

– Я обещаю вам, – ответил он, – что скорее умру, чем решусь сказать вам неправду.

– Это в его характере, – вмешалась его мать, – таков ужас, который я внушила ему по отношению ко лжи.

– Это очень хорошо, – ответил я, – но вы могли бы направить вашего сына к добру иной дорогой. Вместо того, чтобы представить ему мерзость лжи, вы могли бы представить красоту правды. Это единственное средство стать любимым, и в этом мире, чтобы быть счастливым, надо, чтобы тебя любили.

– Но, – ответил он мне с усмешкой, которая мне не понравилась, но очаровала его мать, – не лгать и говорить правду – разве это не одно и то же?

– Отнюдь нет, потому что вы же не можете не говорить мне ничего. Речь идет о том, чтобы раскрыть вашу душу, говорить мне все, что творится в вас и вокруг вас, и обнажить мне даже то, что могло бы заставить вас покраснеть. Я помогу вам краснеть, мой дорогой сын, и в скором времени вы уже не будете ощущать в этом риска; но когда мы узнаем друг друга лучше, мы очень скоро увидим, подходим ли мы друг другу, потому что я не смогу никогда относиться к вам как к своему сыну, нежно любимому, и не соглашусь никогда считать ваше отношение ко мне таким, как к любимому отцу, если не увижу в вас самого близкого друга, а разобраться в этом будет моим делом, потому что вы никогда не сможете скрыть от меня ни малейшей из ваших мыслей; но когда я открою ее вопреки вашему желанию, я перестану вас любить и вы на этом проиграете. Вы поедете со мной в Париж, как только я окончу свои дела в Амстердаме, куда направляюсь завтра. К моему возвращению надеюсь найти вас подготовленным вашей матерью к новому будущему.

Я был удивлен, видя мою дочь слушающей не моргая все то, что я говорил ее брату и напрасно старающейся сдержать слезы.

–  Почему ты плачешь?  – говорит ей ее мать, – это глупо .

Дитя рассмеялось, прыгнув ей на шею, чтобы расцеловать. Я явственно увидел, что ее смех был настолько же притворным, насколько натуральны были слезы.

– Хочешь тоже поехать со мной в Париж? – спросил я.

– Да, мой дорогой друг, но вместе с матерью, потому что без меня она умрет.

– А если я прикажу тебе ехать? – говорит ее мать.

– Я послушаюсь, но вдали от тебя, как я смогу жить?

Моя дорогая дочь делала вид, что плачет. Это было очевидно. Тереза и сама должна была это понимать, и я, отозвав ее в сторонку, сказал, что если она воспитывала своих детей комедиантами, она добилась своего, хотя для общества они – маленькие подрастающие монстры. Я прекратил ее упрекать, потому что увидел, что она плачет, но, тем не менее, это было сказано всерьез. Она просила меня остаться в Гааге еще на день, я ответил, что не могу этого, и вышел ненадолго; но был удивлен, войдя обратно, услышав Софи, говорящую, что для того, чтобы доказать, что я ее друг, я должен пройти некоторое испытание.

– Какое испытание, сердечко мое?

– Прийти поужинать со мной завтра.

– Я не могу, потому что, отказав только что твоей матери в этой любезности, я ее обижу, если соглашусь оказать ее тебе.

– Ах нет, нет, потому что это она подучила меня попросить вас об этом.