История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

Мисс Кс. К.В. полностью занимала меня, и, несмотря на мое кажущееся безразличие, я слишком понимал, что люблю ее и что могу быть счастлив, лишь став ее любовником без всяких оговорок. Но я переживал, сознавая, в каком затруднении я окажусь, когда она не сможет больше прятать свою полноту от семьи. Я раскаивался, что говорил ей об Арофе; видя, что в течение трех дней она со мной не говорила, я решил, что вызвал у нее подозрение, и что уважение, которое она испытывала ко мне, сменилось неприязнью. Это предположение меня унижало; я не находил больше в себе смелости пойти с ней повидаться, и я не знаю, решился ли бы на это, если бы она не написала мне записку, в которой говорила, что у нее нет иного друга, кроме меня, и что она не просит у меня другого знака внимания, кроме того, чтобы приходить к ней каждый день, хотя бы на секунду. Я принес ответ лично, заверив ее, что моя дружба к ней постоянна, и что я ее никогда не покину. Я обрадовался, понадеявшись, что она будет говорить об Арофе, но напрасно. Я, впрочем, решил, что она об этом не думала, и что я не могу более на это рассчитывать. Я спросил у нее, не желает ли она, чтобы я пригласил к себе обедать ее мать вместе со всей семьей, и она ответила, что это доставило бы ей удовольствие.

Этот обед получился очень веселый. Я пригласил Сильвию и ее дочь, итальянского музыканта по имени Магали , которого любила сестра Мисс, и Ла Гарда , музыканта и певца бас-профундо , которого приглашали во все приличные компании. Никогда не видел Мисс более веселой, чем в этот день. Покидая меня к полуночи, она сказала прийти к ней завтра пораньше, потому что у нее есть что сказать мне очень важного.

Не колеблясь, я явился в восемь часов. Она сказала, что находится в отчаянии, так как Ла Попелиньер настаивает на ответе и ее мать ее торопит. Она должна подписывать брачный контракт и портной должен прийти снять с нее мерки, чтобы делать корсеты и всякую одежду. Она говорила, и была права, что невозможно, чтобы портной не заметил, что она беременна. Она готова скорее убить себя, чем выходить замуж, будучи беременной, или открыться своей матери. Я объяснил ей, что любой выход предпочтительней, чем самоубийство, и что в любом случае можно избавиться от Ла Попелиньера, поведав ему о своем состоянии. Он примет свою участь со смехом, будет деликатен и не будет говорить больше о свадьбе.

– И потом, каково будет мое положение?

– Я берусь усмирить вашу мать.

– Вы ее не знаете. Чувство гордости заставит ее меня спрятать, но она заставит меня так страдать, что по сравнению с этим жестокая смерть окажется предпочтительней. Но почему вы не говорите больше об Арофе? Было ли это шуткой?

– Я считаю, что это серьезное средство, но с какой стати вы говорите об этом? Подумайте о деликатности, которая мне мешает. Поведайте о своем состоянии своему возлюбленному в Венеции, и я найду способ передать ему это письмо с надежным человеком в пять или шесть дней. Если он небогат, я дам вам полный кошелек золота, чтобы он мог приехать сюда и вернуть вам честь и жизнь, применив с вами Ароф.

– Проект прекрасный и очень благородный с вашей стороны, но не относится к числу возможных, и вы это поймете, если все узнаете. Но предположим, я решусь применить Ароф с другим, кто не является моим любовником, скажите, как я смогу это проделать. Даже мой любовник, прячась в Париже, не смог бы провести семь или восемь дней со мной в полной свободе, как, мне кажется, необходимо, если следовать точно предписанной методе. Так что, вы видите, невозможно больше и думать об этом средстве.

– Итак, вы решились для спасения своего счастья обратиться к другому человеку?

– Разумеется, будучи уверена, что никто ничего не узнает. Но где этот мужчина? Неужели вы думаете, что я могу отправиться его искать, и что будет легко его найти?

Эти ее слова заставили меня окаменеть, потому что она знала, что я ее любил. Я ясно увидел, что она хочет, чтобы я попросил ее позволить послужить ей своей персоной. Несмотря на свою любовь, я не мог решиться получить отказ, который стал бы жестоким унижением; впрочем, я не считал ее способной так меня оскорбить. Чтобы заставить ее объясниться, я поднялся, собираясь выйти и сказав грустным и чувствительным тоном, что я более несчастен, чем она.

Она остановила меня, спросив, как я могу называть себя более несчастным, чем она, на что я, задетый, ответил: она меня должна достаточно знать, чтобы понять, что таким образом выказывает мне презрение, если, оказавшись в такой вынужденной ситуации, предпочитает мне услуги незнакомца, так что я не собираюсь его искать. Она ответила, что я жесток и несправедлив, и что я не люблю ее, что я хочу воспользоваться ее трудной ситуацией для своего торжества, что она не может это воспринять иначе, чем как мою месть.

Говоря это, она отвернулась, проливая слезы, которые тронули меня, но я бросился перед ней на колени: