История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6

Этот князь церкви был перворазрядный лакомка и гурман, сохранявший при этом строгий вид. Его рейнское вино было превосходным. Принесли озерную форель, и он заметил мне с улыбкой, на цицероновой латыни, что было бы проявлением гордыни отказаться от нее лишь потому, что это рыба, тонко подчеркнув этот софизм. Он внимательно меня разглядывал и, изучив мои повадки, мог больше не опасаться, что я попрошу у него денег, что, как я увидел, его успокоило. После обеда он послал со мной канцлера, и тот провел меня по всему монастырю и, наконец, в библиотеку, где я увидел портрет кёльнского Выборщика в епископском облачении. Я сказал, что он похож, но что художник сделал его несколько менее красивым, и показал его портрет в прекрасной табакерке, которую во время обеда еще не доставал из кармана. Он весело отметил каприз Его Электорального высочества, чтобы художник изобразил его Великим Магистром, и полюбовался красотой табакерки, и им все больше и больше овладевала идея относительно моей особы. Но библиотека вызвала бы у меня восторженные восклицания, если бы я был один. Книги были только in-folio. Самые новые были старше, чем в век, и все эти толстые книги трактовали только вопросы религии. Библии, комментаторы, святые отцы. Несколько легистов на немецком, анналы и большой словарь Хоффмана.

— Но ваши монахи. — спросил я, — имеют ли у себя в комнатах книги по физике, истории, о путешествиях?

— Нет, — сказал он, — они хорошие люди, которые не думают ни о чем другом, кроме как исполнять свой долг и жить в мире.

В этот момент во мне родилось желание сделаться монахом, но я ничего ему не сказал. Я попросил лишь отвести меня в свой кабинет, где я принесу ему полную исповедь во всех моих прегрешениях, чтобы получить завтра отпущение грехов и принять от него святое причастие, и он отвел меня в маленький флигель, где даже не предложил мне стать на колени. Он усадил меня напротив себя и по меньшей мере в течение трех часов я рассказывал ему о своих скандальных похождениях, но без красочности, так как мне нужно было придерживаться стиля покаяния, хотя когда я повторял в уме свои проделки, я не мог их порицать. Несмотря на это, он не усомнился, по крайней мере, в моем исправлении; он сказал, что раскаяние придет, когда с помощью правильного поведения я снова обрету благодать, потому что, по его мнению, и еще более по моему, без благодати невозможно почувствовать раскаяние. Произнеся слова, которые способны очистить от греха весь людской род, он посоветовал мне удалиться в комнату, которую он мне дает, провести остаток дня в молитвах и рано лечь спать, откушав супу, если я намерен ужинать. Он сказал мне, что назавтра, на первой мессе, я причащусь, и мы расстались.

В одиночестве, в моей комнате, я склонился к идее, которая пришла мне перед исповедью. Я решил, что нахожусь в том самом месте, в котором смогу жить счастливо до своего последнего часа, не полагаясь более на фортуну. Мне казалось, что это зависит только от меня, потому что я чувствовал уверенность, что аббат не откажет мне в принятии в свой орден, в случае, если я передам ему, например, десять тысяч экю, с тем, чтобы дать мне ренту, которая, после моей смерти, перейдет монастырю. Для счастья, как мне казалось, мне нужна только библиотека, и я был уверен, что мне позволят ее устроить по моему выбору, если я сделаю вклад в монастырь, оставив за собой лишь свободный выбор книг на всю свою жизнь. Что касается общества монахов, раздоров, дрязг, неотделимых от их натуры, которую я знал, я был уверен, что не буду в них замешан, так как, ничего не желая и не питая никаких амбиций, способных вызвать их зависть, я мог ничего не опасаться. Я видел возможность будущего раскаяния, и страх приводил меня в трепет, но я льстил себя надеждой, что найду способы от него излечиться. Испрашивая одеяния Св. Бенедикта, я испрошу срок в десять лет, перед тем как принять постриг. Впрочем, я решил, что не хочу никакой нагрузки, никакого религиозного титула, я хочу только мира в душе и всей приличной свободы, которой могу пожелать, не вызывая скандала. Если аббат даст мне десять лет послушничества, которых я у него попрошу, я предложу ему оставить у себя десять тысяч экю, уплаченные мной авансом, если я решусь отказаться от пострига. Я записал свой проект на бумаге, после чего заснул, и назавтра, после принятия святого причастия, представил его аббату, когда он пригласил меня выпить чашку шоколаду.

Он прочитал мою записку перед тем, как мы позавтракали, ничего мне не сказал, и, перечитав ее во время прогулки, сказал, что ответит мне после обеда.

После обеда этот славный аббат сказал мне, что его коляска готова, чтобы отвезти меня в Цюрих, где он просит меня подождать две недели его ответа. Он пообещал, что сам принесет его мне, и дал мне два запечатанных письма, попросив отнести их лично по адресам.

— Ваше преподобие, я бесконечно обязан вашему высочеству, я отнесу ваши письма и буду вас ждать в «Шпаге» и надеюсь, что вы удовлетворите мои пожелания.