История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

— Заплачу сейчас. Вот вам португез , принесите мне сдачу.

— Через секундочку.

Десять минут спустя, а именно тогда, когда я пошел спросить сдачу с моего португеза , появляется хозяин почты, который спрашивает денег за проезд.

— Я уже заплатил и жду сдачу с моего португеза . Разве не вам я его дал?

— Мне? Прошу прощения, нет.

— Кому же я его дал?

— Это у вас надо спросить.

— Проклятье. Это может быть только кто-то из ваших людей.

Я говорю на повышенных тонах. Меня обступают кругом; хозяин почты спрашивает, кто получил от меня португез ; никто ничего не знает. Я ругаюсь, я посылаю все к черту, затем понимаю свою ошибку, плачу во второй раз и смеюсь по поводу ловкого мошенника, который так искусно меня надул. Так и учатся жизни. С этого дня я платил на почте только в верные руки. Нет такой другой страны, где бы мошенники были так ловки, как в Италии, за исключением Греции, древней и современной.

В Ливорно, остановившись в лучшей гостинице, я узнал, что тут есть комедия. Мне, к несчастью, пришло в голову туда пойти; Меня узнал актер, подошел ко мне, выразил радость от того, что меня увидел, я пригласил его поужинать со мной, он представил мне человека, как он сказал, превосходного поэта и большого противника аббата Кьяри, которого я не любил, потому что он сделал на меня оскорбительную сатиру, а я за нее не отомстил. Этот якобы поэт был генуэзец, его звали Джакомо Пассано, и он написал против аббата Кьяри три сотни сонетов. Он сказал мне, что если бы он мог их напечатать, аббат умер бы от ярости. Это меня насмешило. Достав рукопись из кармана, он прочитал мне дюжину, я счел их средними. Когда сонет посредственный, он плох, потому что он должен быть изысканным.

Если бы я дал себе времени рассмотреть физиономию этого человека, которому было лет пятьдесят, я бы понял, что он мошенник; но его сонеты против Кьяри меня отвлекли. Я прочел на фронтисписе его манускрипта: «Чиарейда Асканио Погомаса».

— Это, — сказал он мне, — чистейшая анаграмма моего имени при крещении и фамилии; полюбуйтесь, прошу вас, совершенством моей анаграммы.

Эта глупость снова заставила меня посмеяться. Каждый из его сонетов представлял из себя болтологическую пошлость, заканчивающуюся утверждением, что аббат Кьяри — коллеоне. Он этого не доказывал, но говорил, что так это и есть, и этого могло быть достаточно, чтобы причинить огорчение этому брешианскому священнику, который, впрочем, не был коллеоне , а был человек умный и поэт, который, если знать театр, превзошел Гольдони, потому что лучше владел языком. Это слово коллеоне , которое просто означает «тестикула», принято в Италии в значении дурак, как говорят во Франции колон , а в Германии факен вместо безмозглый . В Германии нет ничего оскорбительнее, чем слово колон , как во Франции — факен[21].

Чтобы отделаться, я говорю этому Пассано, что ему надо будет напечатать свою Чиареиду .

— Я хочу продать ее печатнику, потому что я недостаточно богат, чтобы печатать ее за свой счет, но печатники здесь все нищие и невежды; и еще — пресса здесь приниженная, считают, что слово коллеоне неприличное. Если бы я мог поехать в Швейцарию, я уверен, что справился бы с этим делом; но у меня нет и шести цехинов. На самом деле, я пошел бы туда пешком.

— А в Швейцарии, где нет комедиантов, — говорю я ему, — как вы там выживете?

— Я умею рисовать миниатюры. Взгляните.

Он дает мне маленькие овальные пластинки из слоновой кости, трех-четырех дюймов с порнографическими изображениями, плохо нарисованными и еще хуже раскрашенными. Я предлагаю рекомендовать его в Берне и после ужина пишу ему письмо и дарю ему шесть цехинов, лишь бы он ушел. Он изо всех сил хочет мне вручить шесть экземпляров своей живописной продукции, но я этого не хочу. Я сделал глупость, рекомендовав его М. М.Ф., отцу очаровательной Сары. Я сказал ему написать мне в Рим через банкира Беллони.

На следующий день я отправился обедать в Пизу, в гостиницу Юзара, где оставался два дня. Я купил у англичанина очень красивую двухместную коляску с откидным сидением еще для двоих. Этот англичанин отвел меня к знаменитой поэтессе Корилле, с которой я хотел познакомиться. Она оказала мне честь сымпровизировать и очаровала меня, но не своим пением и не своей красотой, но прелестными вещичками, которые она говорила хорошими стихами и на безупречном итальянском. Эта женщина была страба (косоглазая) , какой древние рисовали Венеру, я никогда не мог понять, почему, потому что косая богиня красоты мне всегда казалась большой нелепостью. Когда Корила, говорят, фиксирует во время пения свои косые глаза на ком-нибудь из присутствующих, она уверена, что влюбит его в себя. Слава богу, на мне она его не фиксировала; повидимому, она меня не захотела.