История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

– Но вы могли бы сказать мне приблизительно, сколько еще дней вам необходимо.

– Я не могу знать этого точно, потому что я жду инструкций португальского двора на конгресс, который состоится в Аугсбурге. Я полагаю, что смогу отправиться в Париж в течение месяца, и если это случится позднее, я буду иметь честь вам дать знать об этом.

– Вы меня этим обяжете.

Я вернулся к шевалье Озорио, который сказал мне с улыбкой, что я поймал викария, поскольку не назвал определенного времени. Но каково было удовольствие политика Гама, когда я сказал ему, что шевалье Озорио сомневается в том, что конгресс состоится; Несмотря на это я снова заверил его, что поеду в Аугсбург, и что я выеду в течение трех-четырех недель.

Р. меня поздравила, потому что она должна была быть рада, что я унизил викария; но мы решили, что должны прекратить наши вечеринки у меня с ее девочками. Поскольку я уже их всех перепробовал, я не очень озаботился этой жертвой. Так я прожил до середины мая, когда покинул Турин, получив от аббата Гама письмо для милорда Стормона, который должен был быть в Аугсбурге полномочным представителем Англии. Это с ним я должен был согласовывать свои действия.

Имея в виду нанести визит м-м д’Юрфэ перед тем, как ехать в Германию, я написал ей, чтобы она прислала мне в Лион письмо для г-на де Рошебарона, чтобы я мог к нему прийти, если понадобится. Собираясь также остановиться на три-четыре дня в Шамбери, чтобы навестить у монастырской решетки М. М., о которой я вздыхал всякий раз, когда вызывал ее в моей памяти, я попросил письмо для этого города у г-на Рэберти, и написал в Гренобль моему другу Валенглару, чтобы напомнил м-м Морен, что она обещала мне показать похожую девицу в Шамбери.

Но вот какое случилось фатальное происшествие, нанесшее мне большой ущерб.

За пять или шесть дней до моего отъезда из Турина ко мне в десять часов утра явился Дезармуаз, очень расстроенный.

Я только что получил, – сказал он, – приказ покинуть Турин в двадцать четыре часа.

– И вы знаете основание?

– Это случилось, потому что вчера в кафе дю Коммерс я опроверг графа Скарнафиса, который сказал, что Франция подкупила газетчика из Берна; он вышел из кафе в гневе, я последовал за ним, чтобы объясниться, но напрасно; он сразу направился жаловаться, и завтра, рано, я должен убираться.

– Вы француз, и, потребовав защиты посла, вы можете не уезжать столь поспешно.

– Во-первых, посол отсутствует, а во-вторых, мой суровый отец от меня отрекается. Мне лучше уехать. Я подожду вас в Лионе. Я прошу лишь вас одолжить мне сотню экю, на которые дам вам расписку.

Я дал ему эту небольшую сумму, и он отъехал на следующий день на рассвете. Я сказал ему, что остановлюсь на несколько дней в Шамбери.

Взяв кредитное письмо на Аугсбург, я выехал и на следующий день проехал через Монсени, я, Коста, Ледюк и моя коляска. Три дня спустя я поселился в Шамбери в единственной гостинице, где останавливались все пассажиры.

Увидев весьма симпатичную девицу, выходящую из комнаты, смежной с моей, я спросил у служанки, кто это, и она ответила, что это жена молодого человека, который лежит в кровати, залечивая рану от шпаги, которую получил, приехав из Франции четыре дня назад.

Выйдя из своей комнаты, чтобы пойти забрать на почте письмо, которое должен был послать мне Валенглар, я остановился перед комнатой соседки, дверь которой была открыта, и предложил свои услуги как сосед, она предложила мне войти; я увидел красивого молодого человека, сидящего в постели, и спросил его о его самочувствии. Его жена сказала, что хирург запретил ему говорить из-за раны в груди от удара шпаги, полученного им в полулье отсюда, при возвращении из Франции, которую он надеется залечить в несколько дней и продолжить свой путь в Женеву. В тот момент, когда я собрался выйти, вошла служанка и спросила, хочу ли я ужинать у себя один, в своей комнате, или вместе с мадам. Я ответил, смеясь над ее глупостью, что буду ужинать в своей комнате, добавив, что не имел счастья быть знакомым с мадам; она ответила мне, что я доставлю им счастье и удовольствие, и ее муж тихим голосом сказал мне то же; я сказал, что воспользуюсь их добротой. Эта женщина или девушка была, впрочем, очень хороша. Собравшись проводить ее до лестницы, я позволил себе поцеловать ей руку, что во Франции равно признанию в любви, уважительному и нежному.