История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Она заверила меня, покидая, что отдалась гораздо больше из-за любви, чем ради выгоды. Выходя последним, я известил хозяйку комнаты, что десять-двенадцать дней я у нее не покажусь, и направился в монастырь францисканцев, чтобы передать доброму исповеднику моего ангела сотню экю, которые я ей обещал. Когда я сказал этому старому монаху, что даю их ей, чтобы Мариучча могла использовать свои сто экю, выигранные в лотерею, чтобы одеться и накупить себе рубашек, он заверил меня, что пойдет сразу после обеда к ней, чтобы убедить ее мать согласиться на это, и чтобы переговорить отдельно с дочерью, чтобы узнать у нее, где живет юноша, который хочет на ней жениться. Я узнал, по моем возвращении из Неаполя, что он обо всем позаботился.

В два часа пополудни камерарий господа нашего велел объявить о себе шевалье Менгсу. Мы все были за столом. Он спросил, присутствую ли здесь я, и Менгс меня представил. Он вручил мне, прежде всего, от имени своего святейшего господина крест ордена золотой шпоры и диплом, а кроме того патент, скрепленный печатью, который объявлял меня как доктора гражданского и канонического права апостолическим протонотарием extra urbem. Узнав об этой выдающейся чести, я заверил эту персону, что явлюсь завтра поблагодарить моего нового владыку и испросить его благословения; Менгс как собрат по ордену подошел меня обнять; однако я имел привилегию ничего не платить. Шевалье Менгс должен был заплатить двадцать пять экю за доставку диплома. В Риме говорят: sine effusione sanguinis non fit remissio[39]. Все стоит денег, и с деньгами все доступно в святом городе.

Я украсил себя крестом на перевязи, с широкой пунцовой лентой Это цвет золотого ордена солдат Св. Иоанна Латеранского, дворцовых стражей, или по латыни – comités palatini, что теперь переводится как палатинские графы. Бедный Каюзак, автор оперы «Зороастр» сошел с ума в Париже, когда апостолический нунций сделал его палатинским графом подобным образом. Что касается меня, я не сошел с ума, но настолько был очарован этим украшением, что сразу спросил у Винкельмана, могу ли украсить мой крест бриллиантами и рубинами; он сказал, что я волен поступить с ним как хочу, и что он знает, где я смогу закупить все, для этого необходимое, за тысячу экю, хотя это стоит и больше. Я купил все это назавтра, как только увидел, чтобы покрасоваться в Неаполе. Я никогда не осмеливался носить его в Риме. Когда я предстал перед Святым отцом, чтобы поблагодарить его, я поместил крест на бутоньерке, с максимальной скромностью. Я перестал носить этот крест пять лет спустя в Варшаве, когда палатинский князь России, Чарторыжский, спросил у меня, что я делаю с этим крестом.

– Это ерунда, – сказал мне он, – которую теперь носят только шарлатаны.

Но это подарок, который папы делают послам, хотя и знают, что те передают его своим лакеям; очень легко заставить пренебрежительно отнестись к некоторым вещам, и так и останется всегда.

Момоло вечером, желая отметить мое назначение, устроил мне ужин, но я его вознаградил, устроив банк в фараон. Мне удалось проиграть сорок экю, разделив их между всей семьей, не выделив никак Мариуччу. Она улучила момент сказать мне, что отец исповедник приходил к ней, что она ему все рассказала относительно молодого парикмахера, и он смог убедить мать потратить сотню экю, чтобы ее одеть.

Заметив, что второй дочери Момоло нравится Коста, я сказал ему, что уезжаю завтра в Неаполь, но оставляю его здесь и надеюсь к своему возвращению видеть признаки надвигающегося брака между ними, что я буду этому содействовать, охотно взяв на себя расходы на свадьбу. Факт тот, однако, что Коста не женился на этой девушке из опасения, что я воспользуюсь с ней узуфруктом[40]. Это был редкостный дурень. Он женился в следующем году, обокрав меня. Мы поговорим об этом в своем месте.

На следующий день, хорошо позавтракав и нежно обнявшись с братом, я уехал в своей прекрасной коляске, с аббатом Альфани, с восседающим впереди на лошади Ледюком. Я прибыл в Неаполь в момент, когда весь город был охвачен тревогой, потому что роковой вулкан грозил извержением. На последней станции хозяин почты дал мне прочесть завещание своего отца, который умер после извержения 1754 года: он говорил, что извержение, при котором Господь предрек полное разрушение несчастного города Неаполя, случится зимой 1761 года, он советовал мне, соответственно, возвратиться в Рим. Альфани счел это очевидным: мы должны слушать глас божий. Событие было предсказано, значит, оно должно произойти. Так рассуждают многие люди.

Глава X

Мое короткое, но счастливое пребывание в Неаполе. Герцог Маталоне, моя дочь, донна Лукреция. Мой отъезд.