История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Я сказал, что переводил эпиграммы из следующих далее на итальянский и на латынь, и что на итальянском мне понадобилось двадцать стихов, чтобы сказать то, что Лафонтен сказал в десяти, в то время как мне удалось все перевести на латынь в шести стихах. Донна Леонильда сказала, что, к сожалению, не знает латыни. В стиле, с которым ведется в Неаполе приличная беседа, первым дружеским знаком, который сеньор или дама выказывает новому знакомому, является обращение на «ты». Могут также предлагать пари, и что-то другое; но этот стиль не исключает должного уважения.

Донна Леонильда окунула меня в восхищение; если это не пройдет, то оно перейдет в обожание, затем – в неодолимую любовь. Опера, которая длилась пять часов, подошла к концу, а я не почувствовал ее продолжительности.

После отъезда этого юного чуда вместе со своей дуэньей герцог сказал, что мы должны расстаться, по крайней мере, если я не люблю азартные игры.

– Я их не избегаю, когда есть хорошие игроки.

– Прекрасно. Тогда пошли со мной. Ты увидишь десять-двенадцать игроков, подобных мне, за банком в фараон, затем холодный ужин, но это секрет, так как игра запрещена. Я за тебя отвечаю.

Он ведет меня к герцогу де Монте Леоне, на третий этаж, где, пройдя десять-двенадцать комнат, мы оказались в одной, где банкёр со сладким лицом метал талью, а пред ним лежали, золотом и серебром, порядка трехсот-четырехсот цехинов. Герцог усадил меня рядом с собой, представив как своего друга. Я хотел достать свой кошелек, но мне сказали, что здесь играют только на слово, а платят только по истечении двадцати четырех часов. Банкёр сдал мне карты и корзинку, где, одинарными и двойными талонами, лежала тысяча марок. Я сказал, что каждая марка означает неаполитанский дукат, этого было достаточно. Менее чем в два часа моя корзинка опустела, и я вышел из игры. Потом мы поужинали, очень весело. Ужин состоял из огромного блюда макарон и десяти-двенадцати блюд с разными ракушками. Возвратившись домой, я не дал герцогу возможности выразить мне соболезнования по поводу моего проигрыша, так как все время с восхищением говорил о донне Леонильде.

На другой день рано утром герцог сказал, что если я хочу пойти с ним поцеловать руку королю, я должен одеться по-парадному. Я облачился в тонкий бархат розового цвета, обшитый золотым галуном, и поцеловал руку короля, больного, покрытого волдырями. Ему было тогда девять лет. Князь ордена Св. Никандра воспитал его как мог, но он стал настоящим монархом, приветливым, терпимым, справедливым и великодушным, но слишком бесхитростным, а для короля это большой недостаток.

Мне была оказана честь обедать справа от герцогини, которая, оглядев мое одеяние, сочла своим долгом сказать, что не видела ничего более галантного.

– Это оттого, мадам, что я постарался укрыть свою персону от слишком строгого изучения.

Она улыбнулась. Поднявшись из-за стола, герцог спустился вместе со мной, чтобы отвести меня в апартаменты дона Лелио, своего дяди, который хорошо помнил мою персону. Я поцеловал руку этого почтенного старца, испросив прощения за проделки моей юности. Он сказал своему племяннику, что прошло восемнадцать лет, как он выбрал меня ему в товарищи по учебным занятиям, и ему хотелось бы услышать вкратце историю моих превратностей в Риме у кардинала Аквавивы. После часовой беседы он просил меня заходить повидаться почаще.

К вечеру герцог сказал, что если я хочу пойти на оперу-буффо у Фиорентини, я доставлю удовольствие его любовнице, посетив ее в ее ложе, и назвал ее номер, сказав также, что придет за мной к концу представления, и мы поужинаем вместе, как и накануне. Мне не нужно было приказывать, чтобы меня обслужили. Двухместный экипаж всегда стоял во дворе, готовый к моим услугам.

В театре Фиорентино опера уже началась. Я вошел в ложу, где находилась донна Леонильда, и она встретила меня ласковыми словами:

– Дорогой дон Джакомо, вижу вас снова с большим удовольствием.

Она решила, кстати, не обращаться больше ко мне на «ты». Ее соблазнительная физиономия не показалась мне изменившейся, но я не мог объяснить себе появившееся на ней выражение. Леонильда была красива: волосы светло-каштановые, несомненно, своего оттенка, и ее прекрасные черные глаза вопрошали и всматривались во все сразу. Но что меня поражало и что я отметил как совсем для меня новое, – когда она что-то рассказывала, она говорила руками, локтями, плечами и часто подбородком. Ей не хватало ее языка, чтобы объяснить то, что она хотела.

Вернувшись к разговору об эпиграмме Лафонтена, которую, поскольку она была непристойна, я не хотел привести всю целиком, она сказала, что над ней можно только посмеяться. У меня есть кабинет, – сказала мне она, – который герцог мне оклеил китайскими картинками, представляющими множество поз, в которых эти люди занимаются любовью. Мы как-нибудь туда зайдем, и уверяю тебя, что они не оказывают на меня ни малейшего впечатления.