История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

В семь часов мы встретились, и, имея впереди четыре часа, легли в постель. Она начала с того, что сказала мне, что все было проделано вчера в ее доме, в присутствии ее отца, жениха, исповедника, нотариуса и Момоло, который представил квитанцию отца ее жениха, что сад передается ей по контракту как приданое. Она сказала, кроме того, что отец исповедник передал ей милостыню в двадцать экю на нотариальные расходы и на свадьбу.

Сегодня вечером, – сказала она, – мы будем ужинать вместе у Момоло, и ты проделал все очень хорошо. Никто не может ничего сказать. Мой жених тебя обожает. Ты также хорошо сделал, что уклонился от прихода на мою свадьбу в Транстевере. Ты оказался бы в очень бедном доме, и последующие пересуды в будущем попортили бы мне жизнь.

– Что ты будешь делать, если молодожен решится порицать твое физическое состояние, которое, быть может, он ожидал найти нетронутым?

– Мои ласки, моя нежность и мое полное доверие, которые даже не позволят мне думать об этом, послужат мне надежной гарантией того, что мой будущий супруг даже об этом не подумает.

– Но если он все же об этом заговорит?

– Это будет неделикатно; Но что помешает мне ответить ему с чистым и искренним видом полнейшей невинности, что я не знаю, о чем он говорит, что я в этом ничего не понимаю?

Четыре часа прошли очень быстро. Мы разошлись, простившись с любовью и проливая сладкие слезы. После шествия бородачей, где я был вместе с семьей Менгс, члены которой развлекались, бросая из ландо в проходящих конфеты, которых я им предоставил мешок, мы пошли в театр Алиберти, где кастрат, игравший главную женскую роль, привлек внимание всего города. Это был фаворит кардинала Боргезе, который каждый вечер ужинал с ним тет-а-тет.

Этот виртуоз пел очень хорошо, но главным его достоинством была его красота. Я видел его на прогулке на Вилле Медичи, одетого как мужчина, и, хотя и очень красивый лицом, он меня не поразил, потому что сразу видно было, что этот месье калека; но на сцене, одетый женщиной, он очаровывал.

Кажется, что мужчина, одетый женщиной, должен быть узнан, если покажет глубоко свою грудь; но именно этим этот маленький монстр очаровывает своих зрителей. У него, затянутого в очень хорошо сделанный корсет, талия нимфы, женская кожа и грудь более крепкая и милая, чем у женщины. Иллюзия такова, что невозможно отказаться от этого впечатления. Останавливаешься, впечатление возрастает, и поневоле влюбляешься, или надо быть твердокаменней любого немца. Когда он прогуливается по сцене в ожидании ритурнели к арии, которую он поет, его походка импозантна, и когда он устремляет к ложам свои взгляды, нежное и скромное движение его черных глаз захватывает душу. Очевидно, что в качестве мужчины он хочет питать любовь в тех, кто любит его таким, и кто не любил бы его, быть может, если бы он не был мужчиной; но он хочет также влюбить в себя тех, кто, чтобы любить его, должны воспринимать его как настоящую женщину. Рим, священный город, в котором для этого весь человеческий род должен стать педерастом, не хочет на это согласиться, ни принять иллюзию того, что делается все возможное, чтобы породить такое представление в умах зрителей.

– Вы совершенно правы, – шепнул мне на мое замечание известный монсеньор, – да, вы рассуждаете верно. Почему допускают, чтобы этот кастрат выставлял напоказ свою прекрасную грудь, в то время, как хотят, чтобы было известно, что это мужчина, а никак не женщина? И если запрещают участвовать в представлении женщинам, потому что не желают подвергать чувства опасности стать жертвой их прелестей, почему же находят мужчин, которые, наделенные такими же прелестями, вводят в заблуждение и совращают наши чувства и порождают желания, гораздо более предосудительные, чем натуральные, те, что возбуждают настоящие женщины? Упорствуют в утверждении, что это не должно оскорблять род людской, полагая педерастию такой легкодоступной и такой всеобщей, полагая однако, что следует смеяться над теми, кто привержен любви к этим искусственным животным, потому что они все оказываются под ударом, как только это выясняется; но, благодаренье богу, дело обстоит именно таким образом. Отнюдь не чувствуя себя под ударом, они предаются этому с удовольствием и приходят к тому, что находят это столь приятным, что множество людей, отнюдь не лишенных ни ума, ни здравого смысла, предпочитают этих месье всем самым красивым девицам Рима.

– Папа поступил бы хорошо, отменив эту практику.

– Отнюдь! Я скажу вам, что это не так. Нельзя, во избежание скандала, поужинать с прекрасной певицей тет-а-тет, и можно поужинать с кастратом. Это правда, что затем идут с ним спать; но все должны не обращать на это внимания; и если все это знают, нельзя, тем не менее, поклясться, что там будет происходить что-то предосудительное, потому что, в конечном счете, он ведь мужчина, в то время, как нельзя лечь спать с женщиной, не предавшись с ней наслаждению.