История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Я был неправ. Антрепренер вернулся, предложил ей подписать контракт, и, соответственно, она послала за мной. Я спросил у этого человека, какие гарантии он дает по поводу своей платежеспособности. Он ответил, что банкир Мартен подпишет ее ангажемент, и у меня против этого не нашлось возражений. Он поставил свою подпись, она – свою, которую я завизировал, и я пошел рассказать эту историю шевалье Рэберти, который, зная антрепренера, был удивлен, что г-н Мартен ответил за него; но мы узнали все на следующий день, хотя это дело и должно было оставаться в секрете.

Настоящий антрепренер был лорд Перси, который любой ценой хотел заполучить Агату, и я не мог этому более противиться. Я смог бы продолжать жить с ней, и даже сделать так, чтобы этот молодой человек не стал ее счастливым любовником, но я должен был после пасхи присоединиться к м-м д’Юрфэ во Франции и, поскольку был заключен мир, я безусловно хотел повидать Англию. Я решил стать другом молодого лорда и, допустив его в свое общество, наблюдать, что он предпримет, чтобы добиться милостей от Агаты, которая, по совести, не могла заставить его страдать.

Менее чем в неделю мы стали близкими друзьями, ужиная каждый день вместе, у него или у меня, в присутствии Агаты и ее матери. Я легко убедился, что в недалеком времени она сможет стать его нежной подругой, хотя он и не обладал красивой внешностью, и что, любя ее нежно, я не должен становиться препятствием к ее будущему. Я решил уехать в Милан. Юный англичанин, влюбленный в нее до безумия, не упускал ни дня, чтобы не сделать ей какой-либо ценный подарок, и я должен был терпеть такого рода унижение, но оставался там. Агата между тем не давала мне никакого повода для ревности и никакого основания думать, что усилия ее нового любовника ослабили ее чувства ко мне. Она слушалась всех моих указаний, обещая им следовать, и действительно следовала им. Англичанин составил ее судьбу, но она покинула театр только в Неаполе, и мы встретим ее там несколько лет спустя. Не будучи по характеру человеком, способным принимать подобные подарки, этот англичанин сделал мне в ответ такой, который я должен был принять в силу его необычности. Когда я сказал ему, что рассчитываю посетить в первый раз Англию, и что он весьма одолжит меня, дав письмо к м-м герцогине, его матери, он достал из кармана портрет этой дамы, сказав:

– Вот рекомендательное письмо, которое я вам даю, и завтра я напишу ей, что вы явитесь вернуть ей ее портрет лично, если она, разумеется, не захочет оставить его у вас.

– Миледи увидит, что я мечтаю об этой милости.

Есть множество идей, что могут прийти в голову только англичанам. Но граф А. Б. звал меня в Милан, и его графиня поручила мне привезти ей два больших отреза тафты.

Распрощавшись со всеми моими знакомыми, я выехал в Милан, с кредитным письмом от банкира Цаппаты к Греппи. Мое расставание с Агатой заставило маня пролить слезы, но менее тягостные, чем ее и ее матери, которая говорила мне всегда, что не простила бы соперницы, если бы это не была ее собственная дочь. Я отправил Пассано в Геную, где жила его семья, дав ему на что жить до моего приезда. Отослав по здравом размышлении своего слугу, из Франш-Конте, я нанял нового, и отбыл, в компании шевалье де Росиньян, по дороге через Касэ, где была опера-буффо.

Этот шевалье де Росиньян, прекрасный человек, хороший офицер, любитель вина, женщин, и еще более мальчиков, развлекал меня тем, что, не будучи человеком литературным, знал наизусть Божественную Комедию Данте. Он читал только эту единственную книгу и цитировал ее по любому подходящему случаю, толкуя каждый раз сообразно своему собственному вкусу. Это была странность, делающая его зачастую невыносимым в обществе, но весьма забавлявшая тех, кто хорошо знал великого поэта и восхищался его красотами. Пословица однако, утверждавшая, что следует остерегаться человека, который прочел всего лишь одну книгу, верна. Граф де Гризела, его брат, не напоминал его. Это был настоящий человек литературы, который соединял в себе все качества человека ума, человека государственного и человека обаятельного. Его узнал Берлин и восхищался им, когда он поселился там в качестве посла короля Сардинии.

Не найдя ничего интересного в опере, я направился в Павию, где, поскольку я не был ни с кем знаком, меня представили маркизе Корти в ее большой ложе в театре, где она принимала всех иностранцев, которые, по виду, что-то из себя представляли. Я познакомился здесь в 1786 году с ее заслуживающим уважения сыном, который удостоил меня своей дружбой, и который умер молодым во Фландрии, генерал-майором. Мои слезы были ему бесполезным воздаянием. Его достоинства заставили сожалеть о нем всех тех, кто его знал. Если бы он жил, он достиг бы самых высоких степеней, но Vitae summa brevis spes nos vetat inchoare longas[4].

Я остановился в Павии только на два дня, но должно было так случиться, что со мной произошло нечто, что заставило говорить обо мне.