История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Поспав три или четыре часа, я принялся описывать в терцинах, как у Данте, историю болезни, что я перенес в условиях моей грустной победы. Сама Клементина принесла мне ужин, сказав, что банк окончился, и что ее кузен даст мне отчет завтра. Видя, что я ужинаю с хорошим аппетитом, она ушла, чтобы также воспеть в стихах эту историю. Я ее окончил и переписал набело перед тем, как снова лечь спать, и очень рано увидел Клементину у своей кровати, держащую в руках свою маленькую поэму, которую я прочел с удовольствием. Ее удовольствие от моих похвал по поводу ее мыслей было гораздо больше, чем мое.

Однако мое удовольствие возросло, когда, читая ей то, что я написал, я увидел, что она тронута и местами готова пролить слезы. Мне доставило также удовольствие услышать, что если бы она знала этот раздел физики, который касается этой области, она поступала бы иначе.

Выпив вместе с нею по чашке шоколаду, я попросил ее прилечь рядом со мной, одетым, и обращаться со мной таким же образом, как я с ней накануне, чтобы она поняла, какое это мучение, и улыбнувшись, она вняла моим просьбам, но при условии, что я не предприму ничего по отношению к ней.

Я должен был, таким образом, предоставить ей свободу действий; но, наконец, мне это не понравилось. Будучи хозяйкой положения, она деспотически пользовалась моим телом, зная, какие муки я должен испытывать, не отвечая ей тем же, при том, что ее глаза не видели того, чем при этом владели ее руки; я напрасно подстрекал ее удовлетвориться самой во всем том, чего она бы могла желать, но она никак не хотела ничего другого, кроме того, что делала.

– В такой момент, – говорил я ей, – невозможно, чтобы ваше удовольствие сравнялось с моим.

И она отвечала мне, что я напрасно жалуюсь.

Когда она покидала меня, она сказала, вся пылая, что поняла, что в любви следует делать все или ничего.

Мы провели день в чтении, за столом, в прогулках, играх, смеясь над тысячью вещей, но не преступая в любви тех пределов, которые я сам себе наметил. Она хотела владеть мной, не давая, чтобы я поступал с ней так же; я пользовался этим с нежностью, и она не могла счесть это дурным.

Два или три дня спустя, ближе к полуночи, я предложил ей, когда ее сестра находилась там же и лежала рядом с ней, средство, к которому прибегают монашки, вдовы, зрелые девушки, которые избегают любви из-за опасения последствий. Я достал из кармана пачку тонких футляров из Англии, объяснив ей, как ими пользоваться, и предоставив возможность как следует изучить механизм и форму этих чехлов. Изрядно посмеявшись, она произнесла, а ее сестра присоединилась к ее мнению, что они гадкие, противные и неприличные. Она добавила, кроме того, что они совершенно ненадежны, потому что могут легко порваться. Я напрасно с нею спорил. Я должен был убрать их обратно в карман, когда она сказала, что один их вид внушает ей ужас.

Я решил, что Клементина так сопротивляется лишь потому, что недостаточно влюблена, и поэтому лишь от меня зависит сделать ее такой с помощью верного средства – предоставить ей новые удовольствия, не взирая на затраты. Я задумал дать ей прекрасный обед в Милане, у пирожника, апартаменты которого еще принадлежали мне. Я должен был отвезти туда все семейство, не объясняя, в какое место, так как граф, мой друг, мог бы счесть себя обязанным известить свою жену и представить ей своих сестер. Это бы испортило все мое удовольствие. Эта поездка должна была быть для них весьма соблазнительна, так как ни одна из трех сестер никогда не видела Милана. Мало помалу я сам соблазнился своей идеей, так что решил обставить ее великолепным образом.

Я написал Зенобии, чтобы купила три платья для трех красивых девушек, лучшие из того, что она сможет найти, из лионских тканей; я направил ей размеры, детально описав, какие желаю к ним гарнитуры. Самый дорогой, с обшивкой из валансьеннских кружев, я предназначил для шелкового платья жемчужного цвета, самого короткого, которое я предназначил для графини Амбруаз. Я направил ей письмо для г-на Греппи, согласно которому тот должен был выделить ей человека, который оплатил бы ей все, что она купит. Я приказал ей отнести три платья к пирожнику и разложить их там на моей кровати. Я отправил ей письмо для пирожника, в котором приказал ему приготовить мне обед на восемь персон в такой-то день, постное и скоромное, не экономя. Я сообщил Зенобии, что все должно быть готово через сорок восемь часов, и что она должна быть у того же пирожника к моменту моего приезда, в компании дам, которым и предназначены три платья. Я направил ей мое письмо через Клермона, не объясняя, куда я его отправляю.

По возвращении Клермона, когда я уверился, что все мои распоряжения будут выполнены буквально, я сказал за столом мамаше – графине, что хочу иметь честь дать ей другой обед в том же духе, что дал в Лоди, но при двух условиях: первое, что никто из семьи не будет знать, куда я их везу, пока мы не сядем в коляски, и другое, что никто не выйдет из дома, где будет обед, пока мы не сядем обратно в коляски, чтобы в тот же день вернуться в С.-А.