История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

— В конце года посол уехал, и девица осталась свободна. Она имела милорда Балтимора, милорда Гросвенора, португальского министра Саа и нескольких других, но никого официально. Я настаивал у матери, чтобы та дала мне ночь, как она мне письменно обещала, но она издевалась надо мной, и дочь, которой я не нравился, рассмеялась мне в лицо. Я не мог заставить ее арестовать, так как она не совершеннолетняя, но я вскоре арестую мать, и Лондон посмеется. Вы знаете теперь, почему я все время у нее, но вы ошибаетесь, если полагаете, что я в сговоре с ними. Могу, однако, вас заверить, что они думают о средствах вас снова поймать, и что они преуспеют, если вы не поостережетесь.

— Скажите матери, что у меня есть для нее еще сотня гиней, если она сможет дать мне возможность провести ночь с ее дочерью.

— Серьезно?

— Серьезно, но я заплачу только постфактум.

— Это верное средство не быть обманутым. Я берусь за это с удовольствием.

Я удержал этого наглого мошенника обедать с собой. Это был человек, который в той жизни, что я вел в Лондоне, мог мне быть полезен. Он знал все и рассказал мне множество галантных историй, которые я выслушал с большим удовольствием, он был, впрочем, автором нескольких трудов, которые, хотя и дурные, давали достаточное свидетельство его ума. Он описывал похождения китайского шпиона, составляя пять или шесть писем в день, в кафе, где он оказывался по случаю. Я позабавился с ним, написав несколько сцен, которые пришлись ему весьма по вкусу. Читатель увидит, в каком состоянии я увидел его несколько лет спустя в Неаполе.

Не позднее, чем назавтра я был удивлен, увидев у себя в комнате саму Шарпийон, которая, отнюдь не смеясь, а вполне серьезно сказала, что пришла не завтракать, но просить у меня объяснения; она в то же время представила мне мисс Лоренци, и я сделал ей реверанс.

— Какого объяснения вы от меня хотите, мадемуазель?

При этих словах мисс Лоренци сочла своим долгом оставить нас одних. Она была некрасива. Я видел ее в первый раз. Я сказал Жарбе принести ей завтрак и сказать консьержке, что меня нет ни для кого.

— Правда ли это, месье, что вы поручили шевалье Гудару сказать моей матери, что вы дадите ей сотню гиней, чтобы провести со мной ночь?

— Это правда. Может быть, этого недостаточно?

— Никаких шуток. Это не вопрос торговли. Надо понять, считаете ли вы, что имеете право меня оскорблять, и полагаете ли меня нечувствительной к оскорблениям.

— Если вы чувствуете себя оскорбленной, я признаю свою вину, но я этого не ожидал. К кому я должен обращаться? Потому что непосредственно с вами мне нечего делать. Вы слишком любите обманывать, и торжествуете лишь тогда, когда нарушаете свое слово.

— Я вам сказала, что вы меня не получите никогда, ни насилием, ни за деньги, но лишь когда вы влюбите меня в себя своими манерами. Докажите мне теперь, что я нарушила слово. Это вы первый обманули меня, застав меня в ванной, и вчера, попросив меня у моей матери, чтобы я послужила вашим грубым наклонностям. Только мошенник мог бы взяться выполнять это ваше поручение.

— Гудар мошенник? Это же лучший из ваших друзей. Вы знаете, что он вас любит, и что он передал вас прокуратору лишь в надежде вас получить. Записка, что есть у него, убеждает в вашей вине. Вы ему должны. Заплатите ему, и затем называйте мошенником, если можете счесть себя невинной в системе, отличной от его собственной. Не плачьте, мадемуазель, потому что я знаю источник ваших слез. Он нечист.

— Вы его не знаете. Поймите, что я вас люблю, и что мне очень горько видеть себя трактуемой вами подобным образом.

— Если вы меня любите, вы слишком плохо со мной обращались, чтобы я мог в это поверить.

— Как и вы, чтобы заслужить мое уважение. Вы начали с того, что стали вести себя со мной как с девицей для развлечения, а вчера — как если бы я была животным, лишенным воли, подлой рабой моей матери. Мне кажется, что, обладая хорошими манерами, вы должны были бы, по крайней мере, спросить у меня самой, и не ртом, через посредство подлого порученца, но письменно. Я ответила бы вам также письменно, и, по крайней мере, не было бы речи об обмане.

— Представьте себе, что я вам написал, что бы вы мне ответили?