История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

— Обратите внимание на мою откровенность. Я обещаю вам удовлетворить ваше желание без упоминания сотни гиней, при условии, что вы будете вести себя со мной любезно всего две недели, приходя и не требуя от меня ни малейшей услуги. Мы будем смеяться, вести себя по-семейному, ходить вместе на прогулки, на спектакли, и, наконец, я, покоренная вами, отдамся в ваши руки такая, как я есть, и не из любезности, а по любви. Я удивлена, что такой мужчина, как вы, может удовлетвориться тем, что девушка, которую он любит, отдается ему из любезности. Вы не находите, что это унизительно, как с одной стороны, так и с другой? Я чувствую себя опозоренной, уверяю вас, когда думаю, что оказывала только любезности. Несчастная! Я, между тем, чувствую себя рожденной для любви, и я верю, что вы тот человек, которого небо послало приехать в Англию, чтобы сделать меня счастливой. А вы поступаете наоборот. Ни один человек еще не видел меня плачущей. Вы сделали меня несчастной даже в моей семье, потому что у моей матери никогда не было такой суммы, что вы предложили, в то время, как это должно было бы стоить мне лишь один поцелуй.

— Я действительно сожалею, что причинил вам зло, но не вижу тут средства все исправить.

— Приходите ко мне — вот средство, и сохраните ваши деньги, которые я презираю. Если вы меня любите, приходите взять вашу победу как любовник разумный, но не как грубиян, я помогу вам это сделать, потому что вы должны быть уверены, что я вас люблю.

Это рассуждение меня обольстило. Я дал ей слово приходить к ней с визитами каждый день и быть с ней таким, как она хочет, не выходя при этом за предписанные ею рамки. Она подтвердила свое обещание, и ее чело прояснилось. Она поднялась, и когда я попросил у нее, в качестве задатка, один поцелуй, она сказала мне, смеясь, что я не должен начинать с того, чтобы нарушать наши условия. Я согласился с этим и попросил у нее прощения. Она оставила меня влюбленным и, соответственно, раскаявшимся во всем своем поведении по отношению к ней. Amare et sapere vix deo conceditur [33].

Рассуждение, которое она мне привела, и которому я дал лишь слабый портрет, не имело бы, быть может, никакой силы, если бы она изложила мне его письменно, но сказанное устно, оно должно было посадить меня на цепь. В письме я не увидел бы ни ее слез, ни ее чарующих черт, которые выступали на ее стороне перед судьей, заранее совращенным Амуром. Я начал ходить к ней в тот же день, к вечеру, и в приеме, который мне оказывали, вместо того, чтобы видеть, что освистывают мой провал, я полагал, что слышу аплодисменты моему героизму.

Quel che l'uom vede Amor gli fa invisibile
E l'invisibil fa veder Amore [34]

Я провел все две недели, ни разу не взяв ее за руку, чтобы поцеловать, и ни разу не заходил к ней без того, чтобы не принести ценного подарка, который она делала для меня бесценным за счет очаровательных любезностей и видимости безграничной благодарности. Помимо этого, для того, чтобы время для меня быстрее пролетало, я каждый день устраивал развлечения, либо посещения театра, либо поездки в окрестности Лондона. Эти две недели должны были мне обойтись не менее четырех сотен гиней. Наконец, наступил последний день.

Я осмелился спросить ее робким голосом, в присутствии ее матери, собирается ли она провести ночь у меня либо у себя, в своей собственной кровати, со мной. Ее мать ответила, что мы решим это после ужина. Я согласился, не смея указать, что у меня ужин был бы более вкусный и, соответственно, более дорогой и свойственный любви.

После ужина мать сказала мне выйти со всей компанией и вернуться позже. Хотя и посмеиваясь над собой по поводу этой тайны, я повиновался; и по возвращении, — вот, наконец, в гостиной, где я вижу мать и дочь, и кровать, установленную на полу. Я, наконец, не опасаюсь ловушки, но я удивлен, что мать, пожелав мне спокойной ночи, спрашивает, хочу ли я заплатить авансом сотню гиней.

— Фи, как не стыдно, — говорит дочь.

И мать выходит. Мы запираемся.

В этот момент моя любовь должна бы выйти из рабства. Я подхожу к ней с распростертыми объятиями, но, хотя и с нежностью, она отступает, попросив меня идти ложиться первым, пока она приготовится поступить так же. Я уступаю ее желанию, я раздеваюсь, ложусь и, сгорая от любви, вижу, как она раздевается, и, когда она уже в рубашке, я вижу, что она гасит свечи.

Оставшись в темноте, я жалуюсь, я говорю ей, что так не может быть, она отвечает мне, что может спать только в темноте. Я нахожу это недостойным, но держу себя в руках. Понимая, что стыд здесь не при чем, я начинаю представлять себе все неудобства, способные испортить наслаждения любви, но надеюсь их преодолеть.