История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

— Идите сказать, что я обедаю, и что я не выйду из-за стола раньше трех часов, и что они могут уйти.

Но минуту спустя — вот, малышка Софи, которая поднимается, несмотря на отказ, и бросается передо мной на колени, утопая в слезах и не имея сил говорить, потому что ее душат рыдания. Онемев от этой грустной картины, я беру ее к себе на колени, осушаю ее слезы, успокаиваю, говоря, что знаю, чего она хочет, и что все сделаю. При этих словах Софи переходит от печали к бурной радости, она меня обнимает и называет папой, своим нежным папочкой, она вызывает у меня слезы; я говорю ей, что сделаю все после обеда, и что она порадует меня, обедая вместе со мной. Софи идет обнять также и Паулину, которая также плачет, не зная, отчего, и мы садимся за обед. Софи просит меня накормить обедом также и м-м Рокур, которой ее мать запретила ко мне подниматься.

Но все, что говорит мне Софи за этим обедом, когда Паулина, удивленная, только слушала, не говоря ни слова, меня поражает. Рассуждая, как если бы ей было двадцать лет, она только осуждает поведение своей матери и называет себя несчастной из-за того, что долг заставляет ее зависеть от матери и слепо выполнять все, что та ей велит.

— Ты разве ее не любишь?

— Как я могу ее любить, если она все время внушает мне страх? Я ее боюсь.

— Но откуда взялись слезы перед обедом?

— Из жалости, что внушает мне вся наша семья. От слов, что она мне сказала, что только я могу вас смягчить, что она надеется только на меня.

— И ты уверена, что ты меня убедишь.

— Я надеюсь на это, помня то, что вы мне сказали в Гааге. Моя мать говорит, что мне было тогда только три года, в то время, как я знаю, что мне было пять. Это она приказала мне разговаривать с вами, не глядя на вас; но вы спутали ее карты. Все ей говорят, что вы наверняка мой отец, и в Гааге она мне сама так говорила; но здесь она говорит мне, что я дочь г-на де Монперни.

— Но, дорогая Софи, твоя мать причиняет тебе вред и тебя оскорбляет, потому что хочет выдать тебя за незаконнорожденную, в то время как ты законная дочь Помпеати, танцовщика, который убил себя в Вене и который, когда ты родилась, жил с ней.

— Если я дочь этого Помпеати, значит вы не мой отец?

— Нет, конечно, потому что ты не можешь быть дочерью двух отцов.

— Но как же я так на вас похожа?

— Случайно.

Паулина, которую эти диалоги захватили, говорила очень мало, но все время осыпала ее поцелуями. Девочка спросила, не моя ли это супруга, и, услышав, что да, назвала ее своей дорогой мамой, что заставило ту рассмеяться. На десерт я дал ей четыре банковских билета по пятьдесят монет каждый, сказав, что она может сделать подарок своей матери, но это я их даю.

— С помощью этой суммы, дорогая Софи, твоя мать сможет уже сегодня отправиться спать в своей комнате.

— Напишите ей, что это мне вы их даете, потому что я не посмею сказать ей это сама.

— Мое дорогое дитя, я не могу ей это написать, потому что этим я ее оскорблю в ее страдании. Ты это понимаешь?

— Да, очень хорошо.

— Ты можешь ей сказать, что всякий раз, когда она направит тебя обедать или ужинать со мной, она доставит мне истинное удовольствие.

— Ах! Напишите все это, прошу вас. Моя дорогая мама, — сказала она, глядя на мисс Паулину, — попросите моего папу написать это, и я буду обедать с вами очень часто.

Паулина, рассмеявшись от всей души и называя меня мужем, попросила всерьез написать эти слова, на листе бумаги, что, разумеется, могло только дать понять ее матери, что я люблю Софи, и увеличить этим ее осмотрительность по отношению к ней, и я на это пошел. Софи ушла с радостью в душе, покрыв нас поцелуями.

— Давно уже я так не смеялась, — сказала мне Паулина, — и я не думаю, что у меня в жизни был более приятный обед. Эта девочка — очень редкая игрушка, и бедная малышка несчастна. Она бы не была такой, если бы я была ее матерью.

Я сказал ей на это, кто она была, и резоны, которые у меня были, высказать знаки неприязни ее матери.

— Мне смешно, что она скажет матери, что застала вас за столом с вашей женой.

— Она этому не поверит, потому что слишком хорошо знает, что женитьба — это обряд, который я ненавижу.

— Почему?

— Потому что это могила любви.

— Не всегда.

Паулина вздохнула, опустив свои прекрасные глаза, и переведя разговор в другое русло. Она спросила, собираюсь ли я пробыть долго в Лондоне, и, ответив ей, что рассчитываю провести здесь девять-десять месяцев, я счел возможным задать ей тот же вопрос, и она ответила, что об этом ничего не знает, потому что возвращение на родину зависит для нее от некоего письма.

— Могу ли я спросить, где ваша родина?

— Я предвижу, что у меня не будет от вас секретов в том, что вас интересует; но пожалуйста, пусть пройдут несколько дней. Я только сегодня начала вас узнавать, и таким образом, что вы предстаете передо мной в весьма привлекательном виде.

— Я сочту себя польщенным, если смогу заслужить ваше признание; что же касается уважения, я не слишком его ценю, потому что оно исключает дружбу. Я стремлюсь к вашей и заверяю вас, что постараюсь ее завоевать.