История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

Сара, продолжив наш разговор, говорит мне, что не может понять, как я могу сомневаться в ее согласии после тех доказательств нежности, что она мне дала, и тех даров, что я от нее получил. Она говорит мне, храня на лице выражение правдивости, любви и благодарности, что, став моей женой, она уверена, что никогда не перестанет быть счастливой, что у нее никогда не будет иной воли, кроме моей, и что в тот момент, когда она должна будет следовать за мной, она не сочтет свою родину достойной ее сожалений.

Моя умиленная душа не может противиться силе и нежности этих слов. Я заключаю в мои объятия влюбленную Сару и вижу, что она вторит моему порыву; но она заклинает меня сдерживать их, когда видит, что я готов их завершить, как любой нежный любовник считает своим долгом разделить их с объектом своего обожания. Сара, сжимая меня в своих объятиях, умоляет меня не требовать от нее того, что она решилась мне дать только тогда, когда полностью будет мне принадлежать, связанная узами брака.

– Как! Ваше сердце готово привести меня в отчаяние? Подумайте, ваше сопротивление может стоить мне жизни. Великий боже! Возможно ли, чтобы вы меня любили, и чтобы в то же время такой гибельный план не внушал бы ужаса вашей любви? Я должен, однако, быть уверен, что вы меня любите.

– Да, мой нежный друг, будьте в этом уверены.

– Увы! Этой уверенности не может быть мне достаточно, если вы отделяете ее от убежденности, никогда не прерываемой.

Видя, что у меня текут слезы, взволнованная Сара ощущает упадок сил, который заставляет ее броситься на кровать, стоящую в двух шагах. Ее бледность тревожит меня я смачиваю ей виски одеколоном из флакона, и она открывает глаза, приоткрывает мне свой рот и кажется рада моему поцелую, который уверяет ее в успокоении моей души.

В этой ситуации даже сама мысль о том, чтобы воспользоваться ее состоянием, чтобы удовлетворить мои желания, внушила бы мне ужас, если бы даже она и появилась в моей голове. Будучи не настолько в бессознательном состоянии, чтобы не заметить мою сдержанность, она снова задумывается, ошеломленная, возможно, жаром моих поцелуев, запечатленных на ее устах, ее плечах и ее прекрасных руках. Снова сев, она говорит, что я только что еще более убедил ее в своей нежности.

– Как! Вы можете вообразить, что я могу быть настолько подл, что воспользуюсь вашей беспомощностью, чтобы доставить себе наслаждение, в котором вы не сможете участвовать?

– Разумеется, нет, тогда бы я не смогла воспротивиться, но, возможно, я не смогла бы вас после этого любить.

– Боже! Что слышу я! Божественная дева! Это волшебство. Я пропал.

После этих слов я сел у ее изголовья и предался самым грустным мыслям, которые Сара не прерывала. Наконец, вернулась ее мать и спросила у дочери, почему та еще в постели. Сара ответила, что чувствует себя неважно.

Немного погодя зашел и ее отец, и мы пообедали, но довольно грустно. То, что со мной произошло и что я услышал из уст этой девушки, сердце которой было настолько же чисто, насколько сильна ее страсть, погрузило меня в настоящее уныние. После последней сцены я не мог больше ни на что надеяться, и, зная свой темперамент, я почувствовал необходимость подумать о себе. Не прошло и шести недель, как господь мне помог освободиться от цепей, в которые заковала меня Шарпийон при моем посредничестве, несмотря на то, что я понимал всю низость ее характера; и теперь я видел, что я в опасности стать жертвой настоящего ангела, добродетелями которого мой разум должен был бы восхищаться. Мне невозможно было на это согласиться, и, не будучи даже уверен, что она станет моей женой, я предвидел пропасть, в которой окажусь. Она стала бы тому причиной, и я не заслужил бы даже убогого сочувствия, имея право этого избежать.

Таковы были мои размышления после ее обморока, и они во мне все более зрели.

В Сити имелась распродажа различных вещей, которые распределялись с помощью выигрыша в лотерее; Сара прочитала объявление об этом в газете. Я пригласил ее вместе с мадам пойти со мной в Сити, чтобы сыграть в эту лотерею. Это было что-то вроде ярмарки в Сохо-Сквер, где женщины выставляли на продажу свои собственные вещи по справедливой цене, но с помощью лотереи. Вещь, к примеру, которая стоила десять гиней, предлагалась за десять билетов по гинее каждый, распределяемых между посетителями; тот, кому доставался счастливый билет, получал вещь.