История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

Мы выехали на следующий день, с намерением ехать всю ночь, чтобы остановиться только в Авиньоне, но в половине шестого, в одном лье от перекрестка Круа д’Ор сломалась рама дышла моей коляски, так что нам понадобился каретник. Мы вынуждены были расположиться ждать, когда придет нам помощь из ближайшего местечка. Клермон пошел справиться в красивый дом, расположенный справа от нас в глубине аллеи в 300 шагов, обсаженной деревьями. У меня остался только один почтальон, которому я не разрешил покидать четверку чересчур резвых лошадей. Клермон вернулся с двумя слугами из того дома, один из которых от имени своего хозяина пригласил нас пойти подождать каретника у него. Я счел бы для себя невежливым отказаться от такого приглашения, весьма, впрочем, естественного для здешнего народа, и особенно для благородного сословия. Привязали дышло веревками и, оставив все на попечении Клермона, я пошел пешком вместе с Марколиной к этому дому. Послали за каретником, а коляска медленно последовала за нами. Три дамы в сопровождении двух благородного вида кавалеров вышли нам навстречу, и один из них сказал мне, что не может слишком быть недовольным случившимся с нами несчастьем, потому что оно доставило мадам удовольствие предложить мне свои дом и свои услуги. Я повернулся к означенной даме и сказал, что надеюсь, что доставленные мною неудобства продлятся не более часочка. Она сделала мне реверанс, но я не разглядел ее лица. В этот день дул сильный ветер из Прованса, и на ней был, как и на двух остальных, низко надвинутый капюшон. Марколина была с непокрытой головой, и ее прекрасные волосы развевались на ветру. Она ответила реверансом и улыбкой на прекрасные комплименты по поводу ее прелестей, которыми играет ветер; тот же человек, который меня встретил, спросил у меня, предложив ей свою руку, не моя ли она дочь. Марколина улыбнулась, и я ответил, что она моя кузина, и что мы венецианцы.

Самый вежливый из французов настолько старается польстить красивой женщине, что часто не осознает, что комплимент, который он ей делает, звучит в ущерб третьему лицу. Он не мог бы, по совести, предположить в Марколине мою дочь, потому что, несмотря на двадцать лет разницы в возрасте, я выглядел старше лишь на десять, поэтому она и рассмеялась. Мы собирались войти, когда выбежали большая сторожевая собака, а за ней – красивый спаниель с длинными ушами. Испугавшись, как бы большая ее не укусила, мадам бросилась под защиту маленькой, и, споткнувшись, упала. Мы все бросились ее поднимать, но, поднявшись сама, она сказала, что вывихнула ногу, и, хромая, поднялась в свои апартаменты в сопровождении сеньора, с которым я разговаривал. Едва мы уселись, нам принесли лимонаду, и, видя, что Марколина остановилась в растерянности перед одной из этих дам, которая заговорила с ней, я принес той свои извинения, объяснив все. Она начала говорить на ломаном языке, но настолько плохо, что мне пришлось попросить ее не говорить вообще. Это было лучше, чем вызывать смех фразами на иностранном языке. Одна из двух дам, более некрасивая, сказала мне, что странно, что в Венеции пренебрегают воспитанием девочек в этой области.

– Разве их не учат французскому?

– К сожалению, мадам, у меня на родине в систему образования девочек не включают ни изучение иностранных языков, ни карточные игры, это происходит, когда обучение уже закончено.

– Вы, значит, тоже венецианец?

– Да, мадам.

– На самом деле, в это не верится.

Я отвесил реверанс на этот странный комплимент, потому что, хотя и лестный для меня, он обижал моих соотечественников, однако это не ускользнуло от внимания Марколины, которая издала легкий смешок.

– Мадемуазель, значит, понимает по-французски, – сказала мне комплиментщица, – поскольку она засмеялась.

– Да, мадам, она все понимает, и она засмеялась, потому что знает, что я таков же, как остальные венецианцы.

–  Нет, мадам, нет, мадам,  – сказала Марколина и засмеялась.

Кавалер, который проводил раненную даму в ее комнату, вернулся и сказал нам, что мадам, видя свою лодыжку распухшей, легла в кровать и просила нас подняться в ее комнату.

Она лежала на большой кровати в глубине алькова, который занавеси из тафты делали еще темнее. Она была без капюшона, но невозможно было разобрать, красива ли она или дурна, молода или среднего возраста. Я сказал ей, что я в отчаянии, став причиной ее несчастья, и она ответила на итальянском венецианском, что не стоит обращать внимания.

Обрадованный тем, что слышу свой родной язык, особенно в отношении Марколины, я ее представил, сказав, что, поскольку та не знает французского, она сможет с ней поговорить, и та заговорила и повеселила ее своими наивностями, для того, чтобы понять которые, надо хорошо понимать прелестный диалект моей родины.

– Мадам графиня, значит, бывала в Венеции? – спросил я ее.

– Никогда, месье, но я много разговаривала с венецианцами.