История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

Серамис была прекрасна, но она была, как я сейчас; без Ундины операция бы сорвалась. Серамис, между тем, нежная, влюбленная, пригодная для этого, но, при всем при том, отвратительная, не была мне неприятна. После свершившегося я сказал ей:

– Надо ждать часа Венеры.

Ундина нас очистила там, где виднелись брызги Амура; она обняла супругу, обмыла ее выше ягодиц, лаская ее и везде целуя, затем сделала то же Серамис, в своем счастье, любуясь прелестями этого божественного создания, приглашает меня их оценить, я нахожу, что никакая смертная женщина не может с ней сравниться, Серамис становится еще нежнее, наступает час Венеры, и, взбодренный Ундиной, я предпринимаю второй штурм, который должен быть более мощным, потому что в этом часе шестьдесят пять минут. Я вхожу в ристалище, я работаю полчаса, обливаясь потом и утомляя Серамис, но не достигая при этом пика и опасаясь смошенничать; она осушает мой лоб от пота, который стекает с моих волос, смешанный с помадой и пудрой; Ундина, оказывая мне самые возбуждающие ласки, сохраняет то, что старое тело, которое я должен трогать, разрушает, и природа опровергает эффективность средств, которые я использую, чтобы довести до конца этот этап. К концу часа я решаю, в конце концов, финишировать, изобразив все обычные знаки, что проявляются в этот сладкий момент. Выйдя из битвы победителем, но еще угрожая, я не оставляю маркизе ни малейшего сомнения в моих достоинствах: она сочла бы Анаэль несправедливым: он объявил бы меня Венере фальсификатором.

Сама Марколина была введена в заблуждение. Наступал третий час, надо было удовлетворить Меркурия. Мы провели четверть его часа, погрузившись в ванну по пояс. Ундина очаровала Серамис своими ласками, о которых сам герцог-регент Орлеанский не имел понятия; она сочла их присущими Гениям рек, она восхищалась тем, что Гений-женщина творил с ней своими пальцами. Переполненная благодарности, она просила прекрасное создание наделить и меня своими сокровищами, и, благодаря этому, Марколина выложила все свои познания венецианской школы. Она стала вдруг лесбиянкой и, видя меня ожившим, вдохновила услужить и Меркурию; и вот, я действую снова, не без грома, но в отсутствие молнии. Я вижу невыразимое огорчение, которое вызывает моя работа в Ундине, я вижу, что Серамис желает окончания битвы, я не могу больше ее выдерживать, я решаю имитировать конец во второй раз, агонией, сопровождаемой конвульсиями, заканчивающимися неподвижностью, необходимым следствием возбуждения, которое Серамис сочла, как она мне сказала впоследствии, беспримерным.

Сделав вид, что пришел в себя, я вошел в ванну и вышел оттуда после краткого омовения. Начав меня одевать, Марколина то же стала делать и маркизе, которая смотрела на нее обожающим взглядом. Затем Ундина оделась, и Серамис, побуждаемая своим Гением, сняла с себя колье и надела его на шею прекрасной банщицы, которая, подарив ей флорентийский поцелуй, убежала, направившись в свой шкаф. Серамис спросила у оракула, свершилась ли операция. Обеспокоенный этим вопросом, я сделал так, что последовал ответ оракула, что Глагол Солнца пребывает в ее душе, и что она родит в начале февраля себя саму противоположного пола, но что она должна провести сто семь часов в постели.

Переполненная радости, она сочла, что этот приказ отдыхать сто семь часов божественным образом уместен. Я ее поцеловал, сказав, что сам направлюсь спать за город, чтобы собрать остаток снадобий, которые остались у меня после заклинаний, которые я обращал к Луне, пообещав пообедать с ней завтра.

Я бесконечно наслаждался с Марколиной до половины восьмого, потому что, если я не хотел, чтобы меня увидели выходящим из гостиницы вместе с ней, я должен был дожидаться ночи. Я снял с себя прекрасный свадебный наряд и переоделся во фрак и в фиакре направился с ней в ее апартаменты, прихватив с собой ящик даров планетам, который я так хорошо добыл. Мы оба умирали от голода, но деликатный ужин, который мы себе заказали, нас снова вернул к жизни. Марколина сняла с себя свой зеленый жакет и надела женское платье, отдав мне колье.

– Я его продам, дорогая, и отдам тебе деньги.

– Сколько оно может стоить?

– Не менее тысячи цехинов. Ты станешь в Венеции обладательницей пяти тысяч дукатов; ты найдешь себе мужа, с которым будешь вполне довольна жизнью.

– Я отдам тебе все пять тысяч дукатов, но возьми меня с собой в качестве твоей нежной подруги; я буду любить тебя как свою душу, я не буду никогда ревновать, и буду заботиться о тебе как о моем ребенке.

– Мы поговорим об этом, моя прекрасная Марколина; теперь, когда мы хорошо поужинали, пойдем в койку, потому что я никогда не был так влюблен в тебя, как сейчас.

– Ты должен быть усталым.

– Это правда, но не исчерпан в отношении любви, потому что смог, небо свидетель, спустить только раз.

– Я думала, что два. Добрая старая женщина! Она еще привлекательна. Она должна была быть, лет пятьдесят назад, первой красавицей Франции. Когда становишься старой, не можешь больше нравиться Амуру.