История Жанны

Робер набирал команду, запасал провизию и время от времени заглядывал к нам на огонек. Мы с удовольствием слушали его рассказы о морских приключениях, а Катрин, затаив дыхание и приоткрыв рот, не сводила глаз со своего кумира.

* * *

В апреле 1789 года к нам приехали дорогие гости – мой крестный и его друг и командир маркиз де Ла Файетт. В малой гостиной, куда все перебрались после обеда, я забилась в самый дальний уголок и притворилась целиком поглощенной вышиванием, а сама во все глаза смотрела на живую легенду.

Де Ла Файетт был оживлен и с большим воодушевлением говорил о целях и задачах открывавшихся в мае Генеральных Штатов, о необходимости реформ и о том, что грядущие перемены должны коснуться всех слоев общества. Отец, прикованный к инвалидному креслу, но не потерявший остроты ума и прозорливости, вставлял критические замечания, а крестный с улыбкой слушал их обоих.

Воодушевление де Ла Файетта было заразительным. Я как губка впитывала слова маркиза и досадовала на отца за его скептицизм и пессимистические прогнозы. Мне было стыдно, что я так мало читала и так мало понимала в том, что обсуждали эти умные и образованные мужчины. Они говорил о физиократах и энциклопедистах, цитировали Мабли и Морелли. И примерно через час после начала дискуссии я дала себе клятвенное обещание дочитать, наконец, многострадальное «Письмо слепым в назидание зрячим» Дидро.

Нет, я, конечно, не была совсем уж невежественной – читала и Вольтера, и Руссо. Помня обещание, данное Франсуа, я прошлым летом одолела, наконец, Монтескье, «О духе законов». Но все же, все теории и философские рассуждения очень быстро отступали перед необходимостью делать ежедневную работу и забывались.

Если честно, мне было не до высоких идей. Со временем папа совсем устранился от текущих забот, и я все делала сама. А отец полностью переключился на то, что всегда любил больше экспериментов в сельском хозяйстве – на историю.

Его интересовало многое: и исход бриттов на континент, и зарождение бретонского самосознания. В настоящий момент он работал над документами, описывающими возвращение в Бретань после долгого отсутствия Алана Барбеторта, крестника аглосаксонского короля Ательстана.

Вместе с Барбетортом в Бретань из Англии приехал и Аранкур, наш предок. Это было в 937 году от Рождества Христова.

* * *

Уже поздно вечером, когда гости уехали, и мы с отцом остались одни, я спросила его, откуда у него такой скептицизм и неверие в возможность реформ.

– Ах, девочка моя, – сказал папа, – совсем наоборот. Я знаю, что перемены назрели. Более того, они неизбежны. Просто я совсем не уверен, что это будут перемены к лучшему. Ла Файетт всерьез полагает, что ему удастся наложить новые демократические свободы, так успешно отвоеванные им в Америке, на старую систему, которую он менять не намерен. Какая наивность! Он не догадывается, что волна, которую поднимают он и горстка таких же прекраснодушных философов, смоет все на своем пути, в том числе и тех, кто ее поднял.

* * *

Дальнейшие события показали, насколько отец был прав.

Очень скоро по всей Франции начались беспорядки и волнения, быстро переросшие в восстания. Крестьяне, доведенные нищетой до отчаяния, грабили и разрушали замки, сжигали архивы, отказывались платить налоги и принуждали сеньоров соглашаться с полным отказом от всех своих прав и рент. Тех же, кто упорствовал, убивали. Это было время «Великого страха».

Однажды завертевшись, огромная машина уже не могла остановиться. События мелькали с калейдоскопической быстротой: отмена сословных привилегий, гражданское переустройство церкви, национализация церковных земель и имущества эмигрантов, отмена феодального наследственного права и, как апофеоз всего, свержение монархии.

Бедная Франция! Она, как чудовище из сказки, отчаянно пыталась избавиться от старой ненавистной шкуры. Однако вместо прекрасного принца на свет появлялся еще более страшный монстр. Может, и билось в его груди любящее сердце, да вот только руки были по локоть в крови.

Лишь со временем «элитарные революционеры Просвещения», мечтавшие о совмещении монархии и порядка со свободою и торжеством демократических начал, наконец-то осознали, что упразднение наследственного дворянства неизбежно привело к «упразднению» самих дворян.

Одни смирились и пытались приспособиться к новым условиям. Другие эмигрировали и издали оплакивали свою прошлую жизнь и горькую судьбу. Третьи плели заговоры, подготавливая роялистский переворот и вторжение войск контрреволюционной коалиции.

Ну а мы – мы просто пытались выжить, наивно надеясь, что буря, разящая все вокруг, все-таки обойдет нас стороной. Силы, в соответствии с нашим древним девизом, еще оставались, а вот мужество, честно говоря, было уже на исходе.

Не могу сказать точно, почему до сих пор наши крестьяне сохраняли лояльность.