История Железной империи

Можно предположить, что на протяжении XII-XIV вв. значение этого титула претерпело значительную эволюцию. В тюркских языках, по свидетельству Махмуда аль-Кашгари, корень kur стал означать «храбрый человек»[521], а в османском gur — «богатый» и «удачливый»[522]. Джувейни объясняет его, как «хан ханов», а Рашид Ад-Дин — «великий хан, всеобщий хан»[523]. В отдельных тюркских и монгольских языках это слово произносится с некоторым удлинением (гур-хан) и обозначает «универсальный правитель, хан с огромной властью, верховный правитель»[524], «хан всего народа»[525]. Есть предположение, что этот титул своим происхождением связан с хунну[526]. Он пользовался большим уважением у многих правителей: «любил видеть свое имя с этим прозванием Тимур»[527] и многие Чингизиды[528]. Любопытно свидетельство Р. Бэкона о значении данного слова: «хан — титул и означает то же, что прорицатель» (Cham est nomen dignitatis, et sonat idem quod divinator)[529]. Тем самым подтверждается попытка объединить в лице правителя западных киданей духовную и светскую власти по т. н. «китайскому» варианту[530]. За Даши сохранялась слава «китайца», а мусульманские авторы именовали его Кур-ханом ас-Сини[531], сам титул «гурхан» рассматривая лишь как «почетный».

Интересна и широко распространившаяся в то время легенда о пресвитере Иоанне. Привлекает внимание и боевая мощь кочевников. Таким образом, история восточноазиатских кочевников в целом и киданей в частности рассматривалась европейцами лишь в связи со своей историей. По мере расширения колониальной системы, когда на Восток устремлялись жадные взоры, появлялось и желание понять способность к сопротивлению и источники богатства. Для европейских историографов характерно высокомерие, поэтому не удивительно, что они переняли многие минские историолемы.

Так, иероглиф «ляо» традиционно переводится «железный», империю киданей тоже называют «Железной». Данная традиция появилась, по мнению ряда исследователей[532], именно в минскую эпоху, когда китайцы сбросили ненавистное монгольское иго и стали иначе «читать» историю взаимоотношений своего государства с северными варварами. Прочтение основывалось не только на том, что слова «железо» и «железный» у многих монгольских племен были синонимами слов «сила» и «могучий», но имело подтекст «железные оковы», «кандалы». Можно предположить, что мы имеем дело с эволюцией термина, терявшего одни значения и приобретавшего другие, или вполне осознанным, предельно политизированным его «прочтением» патриотически настроенными китайцами.

Имперский характер киданьского государства и логика внутренней политики его правителей позволяют согласиться с существованием в период Ляо другого значения термина, принципиально важного для киданей. Действительно, можно прочесть данный иероглиф как «чистое серебро»[533] (с ключом цзинь — 'металл'), однако одна из столиц Ляо была расположена в долине Серебряной реки (Иньчуань), а о географическом принципе структурирования государства взамен этнического уже упоминалось. Важно и то, что монголоязычные кидани серебро ценили больше, чем золото или железо. Этноним «монгол», как бы его ни переводили, связан с монгольским словом «монго» («серебро, белый, чистый»). Монголы, как впоследствии и маньчжуры, считали киданьскую империю своеобразным образцом для подражания. По сообщению Пэн Дая, именно в противовес чжурчжэням татары назвали свое государство «Великой серебряной династией»[534].

Европейцы воспринимают китайское понимание Ляо как машины истребления и покорения. Стремясь завязать оживленные отношения с ханьцами, они фактически переняли концепцию китаецентризма. В условиях широкого распространения филоориентализма историко-этнографический материал использовался и в дидактических целях. Это обусловило не столько скрупулезное исследование, сколько пересказ источников и чисто повествовательный стиль.

С XVIII веке в Европе начали издавать работы по истории Китая и окружавших его народов. Они были основаны на официальных китайских хрониках. «Общая история хуннов, тюрок и монголов...» Ж. Дегиня вышла в Париже еще в 1756 г., открыв новый для европейцев мир центральноазиатских кочевников. В 1777-1785 гг. увидела свет многотомная работа П. де Майя по истории Китая, основанная на материалах «Тунцзянь ганму». Подобные компиляции выходили и в дальнейшем, играя важную роль в ознакомлении читающей публики с историей номадов, обеспечивая «первоначальное накопление материала». Они представляют собой либо переводы с китайского языка, либо более или менее близкие пересказы. Подобные работы создали Н. Я. Бичурин, Э. Шаванн, Э. Бретшнейдер, Н. В. Кюнер и др. Однако в изложении политической истории кочевых народов региона они, как правило, просто следовали китайской традиции. Кочевые соседи Китая при этом представлялись извечно агрессивной, разрушительной силой, деструктивным началом, находившимся в постоянном противоборстве с цивилизацией и культурой.