История Жиль Бласа из Сантильяны

– Вы слишком лестного мнения обо мне, – возразил он. Слышанные вами стихи касаются именно меня: я сочинил их, чтобы смягчить сердце, казавшееся мне твердым, как алмаз, и чтобы снискать любовь дамы, которая обращалась со мной крайне сурово. Я должен рассказать вам эту историю, и тем самым вы узнаете про все мои несчастья.

Глава VI История дона Гастона де Когольос и доньи Елены де Галистео

Скоро уже четыре года, как я отправился из Мадрида в Корию, чтобы повидаться там со своей теткой, доньей Элеонор де Ласарилья, одной из богатейших вдов Старой Кастилии, у которой нет других наследников, кроме меня. Не успел я туда приехать, как любовь смутила мой покой. Донья Элеонор отвела мне помещение, выходившее окнами к противоположному дому. Там жила сеньора, за которой я мог легко наблюдать, так как решетка ставней была редкая, а улица узкая. Я не упустил такого случая. Соседка же моя оказалась писаной красавицей, в которую я тотчас же влюбился. Я выразил ей это столь пламенными взглядами, что не понять было трудно. Она их, разумеется, заметила, однако же была не такой девицей, чтобы трубить победу по поводу подобного открытия, а тем более чтобы отвечать на мои заигрывания. Мне хотелось узнать имя этой опасной особы, которая с такой быстротой ранила сердца. Оказалось, что ее зовут доньей Еленой, что она единственная дочь Хорхе де Галистео, владельца крупного лена в нескольких милях от Кории, приносившего значительный доход, что к ней уже не раз сватались женихи, но что отец ее отказывал всем, так как намеревался выдать дочь за своего племянника, дона Аугустина де Олигера, которому в ожидании бракосочетания разрешалось всякий день видеться и разговаривать со своей кузиной. Это меня не охладило: напротив, я влюбился еще сильнее, а тщеславное удовольствие вытеснить удачливого соперника подстрекало меня, пожалуй, еще больше, чем любовь, настаивать на своем. А потому я продолжал метать в Елену пламенные взоры и с мольбой глядел на ее камеристку Фелисию, как бы прося ее помощи. Я даже делал ей знаки пальцами. Но все эти старания пропадали втуне; мне не удалось добиться ничего ни от субретки, ни от барыни: обе выказали себя жестокими и неприступными.

Убедившись, что они отказываются внять языку взглядов, я прибег к другому маневру и нанял людей, которым поручил разузнать, нет ли у Фелисии знакомых в городе. Они выяснили, что у нее имеется закадычная приятельница, некая старушка, по имени Теодора, и что они видятся очень часто. Обрадованный этим открытием, я сам отправился к Теодоре и с помощью подарков убедил ее оказать мне содействие. Она стала на мою сторону, обещала мне устроить у себя тайное свидание с субреткой и на следующий же день сдержала свое слово.

– Я уже не чувствую себя несчастным, с тех пор как мои терзания возбудили вашу жалость, – сказал я Фелисии. – Не могу даже выразить, сколь многим обязан я вашей подруге за то, что она склонила вас выслушать меня.

– Сеньор, – отвечала камеристка, – я во всем повинуюсь Теодоре. Она внушила мне желание помочь вам, и если бы от меня зависело ваше счастье, то вы вскоре достигли бы своей цели. Но, при всем своем желании, я не могу принести вам большей пользы. Не льстите себя надеждой, ибо вы взялись за неосуществимое предприятие. Вы влюблены в даму, отдавшую свое сердце другому, и к тому же в какую даму! Такую надменную и скрытную, что если бы вы своим постоянством и стараниями даже исторгли у нее вздох, то она из гордости не доставит вам удовольствия его услышать.

– Ах, милая Фелисия, – воскликнул я с горечью, – зачем уведомляете вы меня обо всех препятствиях, которые мне надлежит преодолеть? Такая весть равносильна смерти. Лучше обманывайте меня, но не доводите до отчаяния.

С этими словами я взял ее за руки, сжал их в своих и надел ей на палец перстень с алмазом стоимостью в триста пистолей. Затем я наговорил ей таких трогательных вещей, что Фелисия прослезилась.

Она была слишком умилена моими речами и слишком довольна моей щедростью, чтобы оставить меня без утешения, а потому решила несколько облегчить препятствия.