История Жиль Бласа из Сантильяны

Это любезное предложение несколько меня успокоило и вернуло мне бодрость духа. Я принялся всячески благодарить доброго тюремщика и сказал ему, что своим великодушным поступком он возвращает меня к жизни и что я искренне хотел бы очутиться в таком положении, чтобы доказать ему свою признательность.

– А почему бы вам не очутиться в таком положении? Неужели вы воображаете, что потеряли свободу навеки? Если вы так думаете, то ошибаетесь. Смею вас заверить, что вы отделаетесь несколькими месяцами тюрьмы.

– Что вы говорите, сеньор дон Андрес! – вскричал я. – Вы, значит, знаете причину моего несчастья?

– Признаюсь вам, – отвечал он, – что она мне действительно известна. Альгвасил, доставивший вас сюда, сообщил мне тайну, которую я могу вам открыть. По его словам, король узнал, что вы и граф Лемос возили по ночам наследного принца к одной подозрительной особе, и в наказание за это распорядился графа выслать, а вас посадить в Сеговийскую крепость и содержать в тех тяжелых условиях, которые вы вчера испытали.

– Как же наша интрига дошла до короля? – спросил я. Мне особенно хотелось знать именно это обстоятельство.

– Альгвасил мне больше ничего не сообщил, да, вероятно, и сам не знал, – ответил дон Андрес.

Наш разговор был прерван появлением нескольких слуг, принесших ужин. Они расставили на столе хлеб, две чашки, столько же бутылок и три больших блюда. На первом из них дымилось рагу из зайца, обильно приправленное луком, маслом и шафраном, на втором возлежала олья подрида [172] , а на третьем красовался индюшонок в баклажанном соусе. Тордесильяс, убедившись, что все необходимое подано, отпустил слуг, так как ему не хотелось, чтобы они слышали наш разговор. Он запер дверь, и мы уселись друг против друга.

– Начнем с самого существенного, – сказал он. – Вы, вероятно, здорово проголодались после двух дней поста.

С этими словами дон Андрес положил мне на тарелку изрядную порцию мяса. Рассчитывая на аппетит голодного человека, он ожидал, что я наброшусь на его рагу. Ожидания моего хозяина, однако, не оправдались. Я был до того угнетен своим положением, что, несмотря на необходимость подкрепиться, не мог проглотить ни куска. Желая рассеять мрачные картины, непрестанно рисовавшиеся моему воображению, комендант настойчиво уговаривал меня отведать вина, качество которого всячески превозносил. Но его усилия пропали втуне; предложи он мне даже нектар, я выпил бы его без всякого удовольствия. Приметя это, он надумал развлечь меня иначе и принялся излагать в шутливом тоне историю своей женитьбы. Но и это не привело ни к чему. Я слушал повествование коменданта с такой рассеянностью, что, когда он умолк, я не смог бы ничего пересказать. Тордесильяс понял, что ему не удастся в этот вечер разогнать мою печаль, и по окончании ужина, встав из-за стола, сказал мне:

– Сеньор де Сантильяна, я ухожу, чтоб дать вам возможность отдохнуть или, вернее, предаться размышлениям о вашем несчастье. Но повторяю вам: оно продлится недолго. Наш король от природы добрый человек. Как только гнев его пройдет и он представит себе то плачевное положение, в котором вы, по его мнению, находитесь, то, наверное, решит, что вы достаточно наказаны.

С этими словами сеньор комендант спустился вниз и прислал слуг для того, чтобы они убрали со стола. Они унесли все, вплоть до подсвечников, а я улегся в постель при тусклом мерцании ночника, подвешенного к стене.

Глава V О чем думал Жиль Блас в эту ночь, перед тем как уснуть, и о шуме, который его разбудил

Я провел по меньшей мере часа два в размышлениях о том, что мне сообщил Тордесильяс.

«Итак, – сказал я сам себе, – меня посадили сюда за то, что я потакал развлечениям наследника престола. Действительно, это ужасная неосторожность оказывать подобные услуги столь юному принцу! Все дело в его молодости; будь он постарше, король, вероятно, посмеялся бы над тем, за что он теперь так сильно разгневался. Но кто б это мог донести государю, не боясь мести ни со стороны принца, ни со стороны герцога Лермы? Ведь министр, несомненно, захочет отплатить за обиду, нанесенную графу Лемосу, его племяннику. Да и как наша проделка могла дойти до короля? Вот чего я не понимаю».

Я не переставал возвращаться к этому вопросу. Но особенно огорчала меня неотступная мысль о том, что мое имущество подверглось разграблению.

«Где ты теперь, мой денежный сундук? – восклицал я. – Куда девались все мои богатства? В чьих вы теперь руках? Увы, я потерял вас еще скорее, чем нажил!»