История Жиль Бласа из Сантильяны

Итак, я прочитал свой патент, основное содержание коего заключалось в том, что король в награду за преданность, неоднократно проявленную мною на службе у него и на пользу государству, почел за благо пожаловать меня дворянской грамотой. В похвалу себе смею сказать, что она не внушила мне никакой гордости. Всегда памятуя о своем низком происхождении, я видел в этой новой почести скорее унижение, чем повод для чванства. Поэтому я твердо решил запереть свою грамоту в ящик и не хвастаться тем, что ее получил.

Глава VII Жиль Блас снова случайно встречается с Фабрисио. О разговоре, происшедшем между ними, и о важном совете, который Нуньес дал Сантильяне

Поэт обеих Астурий, как читатель уже мог заметить, не жаловал меня своим вниманием. Я же, со своей стороны, слишком был занят, чтобы его посещать. Я не видел его со времени диспута об «Ифигении» Еврипида, как вдруг случай свел меня с ним неподалеку от Пуэрта дель Соль. Он выходил из типографии. Я подошел к нему со словами:

– О, о, сеньор Нуньес, вы выходите от печатника? Это как будто грозит публике новым произведением вашего таланта.

– Да, она действительно должна к этому готовиться, – отвечал он. – Я сейчас печатаю брошюру, которая, наверное, произведет много шуму в республике пера.

– Я не сомневаюсь в достоинствах твоего произведения, – сказал я ему, – но дивлюсь, что ты забавляешься писанием брошюр: мне кажется, что это – безделушки, не приносящие большой чести таланту.

– Это я знаю, – возразил Нуньес. – Мне также небезызвестно, что чтением брошюр забавляются только те, которые читают все. И тем не менее я только что испек брошюру и признаюсь тебе, что она – дитя нужды. Голод, как ты знаешь, гонит волка из лесу.

– Как? – воскликнул я. – Неужели автор «Графа Сальданьи» произносит такие слова? Может ли так говорить человек с рентою в две тысячи эскудо?

– Потише, друг мой, – прервал меня Нуньес, – я уже больше не тот счастливый поэт, который пользовался аккуратно выплачиваемой пенсией. Дела казначея дона Бельтрана внезапно пришли в расстройство. Он роздал, растратил казенные деньги; все его имущество конфисковано, и мой пенсион пошел ко всем чертям.

– Весьма печально, – сказал я ему. – Но не осталось ли у тебя какой-нибудь надежды поправить это дело?

– Ни малейшей, – ответил он. – Сеньор Гомес дель Риверо – такой же нищий, как и его поэт; он – конченный человек и, говорят, никогда уже не выплывет на поверхность.

– В таком случае, дружище, – заметил я, – придется мне приискать тебе какое-нибудь место, которое утешило бы тебя в утрате пенсии.

– Я освобождаю тебя от этой заботы, – ответил он. – Если бы ты даже предложил мне в канцелярии министерства место с окладом в три тысячи эскудо, я бы отказался. Ремесло конторщика не по нутру питомцу муз; мне необходимо наслаждение творчеством. Одним словом, я рожден, чтобы жить и умереть поэтом, и выполню свое предназначение. К тому же не воображай, что мы так несчастны: не говоря уже о том, что мы живем в полной независимости, мы – беззаботные птички. Некоторые полагают, что мы частенько довольствуемся трапезой Демокрита, но они ошибаются. Среди моих собратьев (не исключая даже авторов календарей) нет ни одного, который бы не был нахлебником в каком-нибудь хорошем доме. У меня лично есть два таких дома, где меня с удовольствием принимают. Два прибора всегда ждут меня: один – у толстосума-откупщика, которому я посвятил роман, другой – у богатого мадридского купца, страдающего манией всегда приглашать к столу литераторов; к счастью, он не очень разборчив, и город поставляет их ему сколько угодно.

– Итак, я перестаю тебя жалеть, коль скоро ты доволен своей участью, – сказал я астурийскому поэту. – Как бы то ни было, повторяю тебе, что в лице Жиль Бласа у тебя есть друг, несмотря на твое невнимание к нему. Если ты нуждаешься в моем кошельке, то смело приходи ко мне. Пусть ложный стыд не лишит тебя надежной помощи, а меня – удовольствия тебе услужить.

– По этим великодушным чувствам я узнаю Сантильяну, – воскликнул Нуньес, – и тысячу раз благодарю тебя за твое ко мне благорасположение. В благодарность я должен дать тебе важный совет. Пока граф-герцог еще всемогущ, а ты пользуешься его милостями, не теряй времени и спеши обогатиться. Ибо этот министр, как говорят, начинает шататься на своем пьедестале.

Я спросил Фабрисио, узнал ли он об этом из верного источника, а он отвечал:

– Я слыхал эту новость от одного старого кавалера ордена Калатравы, который обладает неподражаемым талантом разнюхивать самые секретные дела. Этому человеку внимают, как оракулу, и вот что я вчера от него слышал. У графа-герцога, говорил он, великое множество врагов, которые все объединяются, чтобы его погубить; он слишком рассчитывает на свою власть над королем: монарх, говорят, уже начинает склонять свой слух к жалобам, которые до него доходят.