История жирондистов Том I

Конвент единодушно и с энтузиазмом объявил, что никогда не признает короля. Единственным средством дать Дюмурье необходимый для спасения короля вес в глазах нации было представить его Франции как освободителя отечества. Отступление иностранных армий с французской территории стало бы первым шагом к порядку и миру. Генерал Дюмурье отказал в настоятельной просьбе Ломбарда провести совещание с герцогом Брауншвейгским, но передал записку для Фридриха-Вильгельма. В этой записке он излагал побуждения и возможность союза с Францией, основанного на взаимности интересов, и старался доказать королю опасность союза с императором — союза, который, истощая Пруссию, будет выгоден только для Австрии. Под предлогом проводов Ломбарда в главную квартиру короля Прусского Дюмурье послал в прусский лагерь Вестермана. Когда Ломбард отдал отчет королю, передав ему конфиденциальные слова Дюмурье, король уполномочил герцога Брауншвейгского побеседовать с Вестерманом.

Этот разговор происходил в присутствии генерала Геймана и завершился, со стороны герцога, требованием тайного договора, который обещал бы свободу Людовику XVI и, прервав враждебные действия между армиями, позволил бы пруссакам удалиться, не опасаясь нападения при отступлении. Герцог переложил всю ненавистную сторону войны на австрийцев и французских принцев и без возражений предоставил военнопленных эмигрантов каре законов их отечества. Вестерман возвратился передать эти сообщения своему генералу. Дюмурье уведомил о них Дантона, а тот, вместо всякого ответа, прислал декрет Конвента, возвещавший, что Французская республика не будет договариваться с врагами прежде, чем они покинут ее территорию.

Но Дюмурье получил от Дантона тайные инструкции, и переговоры не прервались. Гласные и публичные конференции о размене пленных служили только маской тайным переговорам и переписке. Дюмурье, боясь, что его сношения с прусским лагерем послужат поводом к обвинению в измене, искусно гасил все подозрения. «Дети мои, — сказал он солдатам, теснившимися около него во время объезда постов, — что вы думаете обо всех этих переговорах с пруссаками? Не внушают ли они вам какого-нибудь подозрения против меня?» — «Нет, нет, — отвечали солдаты, — за другого мы бы тревожились, но с вами закрываем глаза, вы наш отец».

Одно обстоятельство ускорило решимость короля Прусского и герцога Брауншвейгского. Прусский майор Массенбах, приближенный короля, обедал у Келлермана с несколькими французскими генералами и с двумя сыновьями герцога Орлеанского. После обеда Диллон сказал Массенбаху, что если король, его повелитель, не согласится признать республику, то Людовик XVI, дворянство и духовенство во Франции неизбежно погибнут от народного топора. Потом, бросив вокруг себя быстрый тревожный взгляд и заметив, что собеседники, разбившись на оживленные группы, за ними не наблюдают, он увлек Массенбаха на балкон. «Смотрите, — сказал он ему, — какой прелестный край! — Потом, понизив голос, переменив тон и скрывая даже движение своих губ, продолжал шепотом: — Предупредите короля Прусского, что в Париже готовят проект нашествия на Германию, зная, что на Рейне нет немецких войск, и этим хотят принудить вашу армию к отступлению».

Король был поражен этой новостью и более прежнего стал склоняться к соглашению.

Гете, сопровождавший герцога Веймарского в этой кампании, сохранил в своих мемуарах рассказ об одной из ночей, предшествовавших отступлению немцев: «В кругу людей, которые окружали бивуачные огни, я увидел старца. Помнилось мне, что уже видал его прежде, в более счастливые времена. Я приблизился к нему. Он посмотрел на меня с удивлением, не понимая, по какой странной игре судьбы видит меня среди армии, накануне сражения. Этот старец был маркиз де Бомбелль, французский посланник в Венеции, которого я видел за два года перед тем в этой столице аристократии и удовольствий, куда он сопровождал герцогиню Амелию, как Тасс сопровождал Леонору [31]. Я заговорил со стариком о его прелестном дворце в Венеции и о той восхитительной минуте, когда, по прибытии молодой герцогини со свитой, в гондоле, к дверям его дворца, он нас принимал среди музыки, иллюминации и праздника. Я думал развлечь старика, разбудив веселые воспоминания, но только с большей жестокостью навел его на мысль о настоящей скорби. Слезы покатились по его щекам. „Не будем говорить больше об этих вещах, — сказал он мне, — то время слишком далеко от нас. Даже тогда, празднуя с моими благородными гостями, я предвидел последствия бурь в моем отечестве и удивлялся вашей беспечности. Что касается меня, то я безмолвно приготовлялся к перемене моего положения. В самом деле, вскоре мне пришлось покинуть и этот пост, и дворец, и Венецию, которая сделалась для меня так дорога, — и начать жизнь изгнанника, полную приключений и бедствий, которыми я приведен сюда… где, быть может, мне придется стать свидетелем того, как мой король будет покинут армией королей“. Маркиз де Бомбелль удалился, чтобы скрыть свою горесть и, подойдя к другому огню, прикрыл голову плащом».