История жирондистов Том I

Один Верньо сохранял хладнокровие и беспристрастие среди предубеждений и ненависти. В это время он писал своим друзьям в Бордо следующие меланхолические строки: «В трудных обстоятельствах, в которых я нахожусь, мое сердце чувствует потребность раскрыться перед вами. Несколько человек, которые хвастались, что одни устроили события 10 августа, вообразили, будто завоевали Францию и Париж; я не хотел унижаться перед этими смешными деспотами. Я предвидел, что если существование Коммуны продлится, то революционное движение повлечет за собой самые ужасные беспорядки. И вы знаете печальные события 2 сентября. В комиссиях я и мои друзья день и ночь занимались изысканием средств, чтобы подавить анархию и выгнать пруссаков с нашей территории — нам день и ночь грозили мечом убийц. Но вот Конвент открыл заседания. Легко было предвидеть, что если он сохранит в своей среде сентябрьских деятелей, то будет волнуем постоянными бурями. Я объявил это, но мое заявление не произвело никакого впечатления… Что же теперь делают эти вечные диффаматоры? Они удваивают ярость, чтобы оклеветать людей, которые оказались полезны республике. Кто не рукоплещет убийствам, тот уже для них аристократ. Кто им рукоплещет, тот человек добродетельный. Они понуждают нас высказаться единодушно об участи Людовика XVI без доказательств, без суда. Они пускают в обращение бесчестные пасквили против Конвента, смешные панегирики герцогу Орлеанскому. Они громко говорят, что выберут себе вождя, а республике — властелина. Рвение подобных людей кажется мне подозрительным.

Я пишу вам редко. Простите меня. Моя голова полна тягостных мыслей, а сердце — горестных чувств. Иногда мне едва остается нравственной силы для выполнения моих обязанностей. Мысль о вас служит мне утешением. Чуждый, как вы знаете, всякого рода честолюбия, не имея притязаний ни на фортуну, ни на славу, я питаю только одно желание — иметь возможность впоследствии вместе с вами наслаждаться в уединении торжеством отечества и свободы!»

Верньо, Дюко, Гранжнев, Кондорсе и Сийес каждый вечер совещались о состоянии республики в доме женщины, которой их рекомендовал их бордосский банкир. Она была замужем за человеком богатым и жила в квартале Шоссе д’Антен, невдалеке от дома, где умер Мирабо. На этих собраниях Кондорсе держался сентенциозного тона, Верньо блистал ясным, философским красноречием, Сийес, воспитанный на античных историках, время от времени выходил из своей обычной молчаливости и, подобно молнии, несколькими меткими словами озарял будущее.

Жирондисты слушали Сийеса с уважением; обаяние Учредительного собрания и дружба Мирабо возвышали его в их глазах. Он советовал им принимать самые отважные решения. Усовершенствовать законодательный и исполнительный комитеты Конвента, изгнать демагогов, подавить Робеспьера, соблазнить Дантона, обуздать Коммуну, сосредоточить 20 тысяч человек, избранных в департаментах, чтобы окружить Конвент и присмирить, в случае необходимости, народ; овладеть ратушей, этой Бастилией народного деспотизма, соединить власть в республиканской директории; направить Дюмурье в Бельгию, Юостина — в Германию; внушить всем тронам континента страх за свое существование; вступить в тайные переговоры с Пруссией и Англией; спасти Людовика XVI и его семейство, держать их в заложниках, пока не будет заключен мир, а потом осудить на вечное изгнание, — таковы были планы, которыми Сийес ласкал и воспламенял жирондистов.

«Этот Сийес — крот революции, — говорил с досадой Робеспьер. — Сам не показывается, но не перестает действовать на Собрание из-под земли. Он направляет и мутит все. Возбуждает других, а сам исчезает. Создает партии, приводит их в движение, напускает одни на другие, а сам держится поодаль, чтобы потом извлечь выгоду, если обстоятельства станут благоприятствовать».

Другие жирондисты — Петион, Бюзо, Луве, Салль, Ласурс, Ребекки, Лантена, Ланжюине, Феро, аббат Фоше, Горза — собирались у госпожи Ролан. Интерес отечества, без сомнения, играл большую роль в мыслях этих людей, но все-таки они слишком легко смешивали честолюбие партии с интересами республики. В том вообще и состоит опасность собраний подобного рода, что даже в сердцах лучших граждан патриотизм превращается в крамолу, а власть сужается до размеров политического мнения. Наоборот, могущество Робеспьера происходило частично и оттого, что он находился в беспрерывном сообщении с толпой, тогда как жирондисты все более замыкались. Единственная польза собраний у госпожи Ролан заключалась в дисциплине, в выработке одинакового духа для газет и в направлении голосов Конвента на имена друзей этой партии при назначении членов в комитеты. Благодаря такой тактике жирондисты управляли комитетами через якобинцев — Робеспьер управлял общественным настроением. Обе стороны понимали, что победа достанется партии, наиболее популярной. Следовательно, надо было оспаривать друг у друга популярность.