История жирондистов Том I

Марат, устремившись на трибуну по прочтении этого декрета, обвинил Ролана и его друзей за то, что они систематически морят голодом народ, а потом, неожиданно обратившись к Робеспьеру и Сен-Жюсту, сказал: «Стараются довести патриотов этого Собрания до необдуманных мер, требуя, чтобы мы единодушно проголосовали за смерть тирана. Я напоминаю вам о необходимости величайшего спокойствия. Нужно руководствоваться мудростью».

Собрание изумлено, депутаты смотрят друг на друга и не верят своим ушам. Марат, возвысив голос, продолжает с важностью: «Да, не будем подавать врагам свободы предлога к свирепой клевете, какой они нас осыплют, если мы дадим себя увлечь одному только чувству силы и гнева. Но чтобы узнать изменников, а в этом Собрании они есть, чтобы определить с достоверностью, кто они, я предлагаю вам верное средство, а именно, чтобы мнения всех депутатов об участи тирана были опубликованы!» Рукоплескания трибун сопровождают Марата на его скамью.

После Марата Шабо обвинил жирондистов, и преимущественно госпожу Ролан, в соглашении с Нарбонном, Малуэ и другими конституционистами, бежавшими в Лондон, — в соглашении, которое имело целью спасение короля. Этот воображаемый заговор, придуманный Шабо и некоторыми другими экзальтированными членами Наблюдательного комитета, вызвал сцену взаимных оскорблений между двумя партиями, в которой слова, жесты, взгляды низводили достоинство представителей республики до уровня самой недостойной свары.

С этого дня язык прений переменился. Шпагу заменил кулачный бой. «Это глупцы, плуты, подлецы!» — кричит Марат, указывая пальцем на Гранжнева и его друзей. «Я требую от тебя, — возражает Гранжнев, — чтобы ты сказал, какое имеешь доказательство моей подлости!» Трибуны принимают сторону Марата и поднимаются с места, осыпая жирондистов проклятиями. Среди шума и взаимных оскорблений госпожа Ролан, вызванная Конвентом для очной ставки со своим обвинителем Виаром (который и донес Шабо о соглашении), появляется у трибуны.

Появление на сцене женщины, соединяющей в своем лице красоту и обаяние ума, немедленно дисциплинирует Собрание. Госпожа Ролан объясняется с простотой и скромностью обвиненной, уверенной в своей невинности, и пренебрегает другими способами поражения своего обвинителя, кроме блеска истины. Виар, уличенный в бесстыдстве, молчит. Рукоплескания служат оправданием госпоже Ролан и местью за нее. Все встают и склоняются при ее проходе. «Взгляни на этот триумф! — шепчет Марат Камиллу Демулену, сидящему близ него. — Праю, трибуны, остающиеся холодными, народ, который молчит, умнее нас». Сам Робеспьер с презрением отнесся к смешной интриге, задуманной Шабо, и в последний раз улыбнулся красоте госпожи Ролан.

Жирондисты в свою очередь решили бросить вызов якобинцам, предложив изгнать с французской территории всех членов дома Бурбонов, и в первую очередь герцога Орлеанского. Это предложение, высказанное Бюзо и поддержанное Луве, несколько дней волновало Конвент и клуб якобинцев и после процесса короля оказалось отсрочено в отношении герцога Орлеанского. Цель жирондистов была двоякой: с одной стороны, они хотели приобрести доверие партии насилия, льстя страстям народа; с другой стороны, хотели бросить подозрение в тайной поддержке будущей королевской власти герцога Орлеанского на Робеспьера, Дантона и Марата. Петион, Ролан и Верньо, кажется, имели еще и другую мысль: запугать якобинцев относительно участи герцога Орлеанского и сделать из его изгнания предмет переговоров с Робеспьером, чтобы взамен добиться уступки в виде сохранения жизни короля.

Все эти бессильные диверсии не уменьшали, а только отвлекали народный гнев, который постоянно возвращался к Тамплю. Пока назначенные Конвентом комиссары выполняли здесь миссию, возложенную на них декретом, Роберт Ленде, депутат от Эра, зачитал второй обвинительный акт. После того как решили самый вопрос о процессе, стали спорить о возможности апелляции. Жирондисты настаивали на такой возможности. В этом мнении они нашли поддержку у немногочисленных членов Конвента: не принадлежа ни к одной из двух партий, они хотели отнять у республики возможность пролития крови, которую считали себя не вправе проливать и к которой республика вовсе не чувствовала жажды. Их речи, встречаемые саркастическими и угрожающими возгласами с трибун, терялись среди общих воплей, но должны были впоследствии найти почетный для себя отголосок в остывшем настроении самого народа.

Бюзо, подавая голос за смертную казнь, также протестовал против возможности апелляции. «Вы поставлены между двух огней, — сказал он своим товарищам, — если вы откажете в апелляции, то против вас восстанут департаменты; если допустите, то встретите протест в Париже и убийцы попытаются без вас зарезать жертву. Но то, что злодеи могут умертвить Людовика XVI, не делает нас виновными в этом. Честные люди! Дайте по совести ваше мнение о Людовике и выполните таким образом свой долг!»