История жирондистов Том I (с оригинальными иллюстрациями)

Лишь только банды Сантерра и Дантона возвратились в свои предместья, как негодование овладело жителями центра Парижа. Национальная гвардия, столь трусливая накануне, буржуазия, столь равнодушная, Собрание, занимавшее до этого события положение пассивное или даже сочувствующее мятежу, — все разразились единодушным криком против покушения народа, против двуличности Петиона, против безнаказанных оскорблений. Целый день 21 июня дворы, сад, приемные Тюильри переполняли растроганные и встревоженные посетители. С ужасом они указывали друг другу на задвижки, решетки, окна дворца, носившие на себе следы взлома. Каждый спрашивал себя, где остановится демократия, которая подобным образом поступаете конституционными властями.

Рассказывали о слезах королевы, о страхе детей, о чрезвычайной преданности принцессы Елизаветы, о неустрашимом достоинстве Людовика XVI. Этот государь никогда прежде и никогда впоследствии не выказывал такого величия души. Избыток оскорблений обнаружил в нем геройство самоотвержения. До тех пор сомневались в его мужестве, но это мужество оказалось непревзойденным. Тем не менее твердость короля оказалась недостаточной, и нужны были действительно крайние обстоятельства, чтобы вызвать ее. В течение пятичасовой пытки король, не бледнея, смотрел на пики и сабли, находившиеся на расстоянии нескольких сантиметров от его груди, и выказал больше энергии, чем приходится выказывать генералу, чтобы выиграть десять сражений. Парижский народ понимал это.

Более двадцати тысяч граждан отправились к официальным властям для подписания петиции с требованием правосудия. Администрация департамента нашла основание начать преследования виновников беспорядков. Собрание постановило, что в будущем вооруженные сборища, выставляющие предлогом петицию, будут разгоняться силой. Объединенные якобинцы и жирондисты трепетали, умоляли или молчали, ограничиваясь тайными совещаниями, посвященными унижению трона.

Петион опубликовал оправдание своего образа действий. Но это оправдание еще более обвиняло его. Появившись 21-го числа в Тюильри в сопровождении нескольких муниципальных должностных лиц, он был встречен презрением, упреками и угрозами. Сержанта, сопровождавшего Петиона, бросили на землю и топтали прямо во дворе Тюильри. Парижская администрация временно отстранила мэра от должности. Говорили, что провозгласят военное положение, развернут красное знамя. Собрание было встревожено этими слухами на вечернем заседании. Гюаде кричал, что хотят повторить кровавый день Марсова поля.

Вечером Петион опять явился к королю с отчетом о положении в Париже. Королева бросила на него взгляд презрения. «Ну, милостивый государь, — сказал ему король, — восстановилось ли спокойствие в столице?» — «Государь, — отвечал Петион, — народ спокоен и удовлетворен». — «Признайтесь, милостивый государь, что вчерашний день оказался большим скандалом и что муниципалитет не сделал всего того, что должен был сделать!» — «Государь, муниципалитет исполнил свой долг. Общественное мнение рассудит это». — «Скажите лучше — нация». — «Муниципалитет не боится суда нации». — «В каком положении находится Париж в эту минуту?» — «Государь, все спокойно». — «Это неправда». — «Государь!..» — «Молчите!» — «Должностное лицо, избранное народом, не должно молчать, когда исполняет свой долг и когда говорит правду». — «Хорошо, удалитесь!» — «Государь, муниципалитет знает свои обязанности, для исполнения их он не ожидает напоминаний».

Когда Петион вышел, королева, тревожась за последствия этого разговора, столь колкого с одной стороны и столь вызывающего с другой, сказала Редереру: «Не находите ли вы, что король говорил слишком горячо? Не опасаетесь ли вы, что это ему повредит в общественном настроении?» — «Сударыня, — отвечал Редерер, — никто не будет удивлен, если король велит молчать человеку, который говорит, не слушая его».

Король написал Собранию, жалуясь на произвол, которому подверглась его резиденция, и издал прокламацию к французскому народу. В ней он описывал насилие толпы, говорил, что во дворец принесли много оружия, двери ломали ударами топора, в королевское семейство целились из пушек. «Не знаю, где они думают остановиться», — писал он в заключение.