Барбару и Ребекки встретили Ролана на Елисейских полях незадолго до прибытия марсельцев. Старый министр и молодые люди обнялись с чувством торжественной печали, которое в сердцах людей решительных сопутствует выполнению серьезных планов. Они условились сойтись на следующий день для последнего разговора у госпожи Ролан. Затем оба марсельца отправились на улицу Сен-Жак, где проживал со времени отставки министр. «Свобода погибла, если мы дадим двору время, — сказал Ролан. — Лафайет раскрыл своим приездом в Париж тайну измены, замышляемой им в Северной армии. Армия центра не имеет ни комитета, ни преданности, ни генерала. Через шесть недель австрийцы будут в Париже!»
Раскрыли карты, стали изучать русла рек, горные цепи, ущелья, которые могли составить препятствие наступлению неприятеля. Начертили резервные лагеря, предназначенные прикрывать второстепенные линии, когда главные будут взяты. Наконец, решили ускорить прибытие марсельских батальонов. Условились, что Петион, в силу влияния, каким обладало его имя, сохранит прежнюю роль легально-притворного безучастия, столь полезную для агитаторских замыслов. Барбару, обедая у Петиона несколько дней спустя, громко сказал хозяину, что скоро ему придется стать пленником в своем доме. Петион понимающе улыбнулся. Жена его встревожилась. «Успокойтесь, сударыня! — возразил Барбару. — Если мы и свяжем господина Петиона, то лишь после вас и притом трехцветными лентами».
Заговорщики несколько дней искали генерала, который был бы способен приучить неопытных добровольцев к минимальной военной выправке. Обратили внимание на генерала Альпийской армии Монтескье, который приехал в то время в Париж за подкреплением. Ролан и его друзья устроили совещание с этим генералом у Барбару. Монтескье выслушал их без удивления и отвращения, но решительного мнения не выразил. Собеседники подумали, что двор уже опередил их и теперь Монтескье хочет сохранить свободу действий, а потому оставили его и решили не давать народу другой тактики, кроме той, какую внушит его собственная ярость, и другого генерала, кроме судьбы.
Двадцать девятого июля марсельцы прибыли в Шарантон. Барбару, Бурдон де л’Уаз, Мерлен, Сантерр отправились им навстречу, сопровождаемые несколькими якобинцами и народом из предместий. Вожди нашли свою армию, армия нашла своих вождей.
После банкета заговорщики на несколько часов простились с марсельцами, которые разместились у главных патриотов Шарантона. Под прикрытием ночи они отправились в уединенный сельский дом, окруженный садами и служивший в течение нескольких месяцев тайным приютом для их совещаний. Постоянно запертые двери и ставни придавали этому жилищу необитаемый вид. Привратник отворял ворота только ночью и по условным знакам.
Было за полночь, когда вожди отправились туда разными путями, еще разгоряченные патриотическими гимнами и винными парами. По одному из тех странных совпадений, которые иногда приобщают великие кризисы природы к великим политическим кризисам, в эту минуту над Парижем разразилась гроза. Тяжелый, удушливый жар целый день стеснял дыхание. Тяжелые тучи, окрашенные к вечеру мрачными цветами, как бы поглотили солнце. К десяти часам электричество вырвалось из туч тысячами молний, озарявших небо пульсирующим светом. Дождь и град стучали по земле, как будто ее сверху кто-то осыпал камнями. Гроза, не перестававшая свирепствовать в течение восьми часов, убила несколько мужчин и женщин из числа тех, кто приезжает по ночам снабжать парижан провизией. Пораженных молнией часовых нашли среди пепла их будок. Железные решетки, сломанные ветром, были оторваны от стен и унесены на огромное расстояние. С Монмартра и Мон-Валерьена громадным потоком текла вода. Гроза сбила все кресты, возвышавшиеся от равнины Исси и лесов Сен-Жермена и Версаля до креста на Шарантонском мосту. На следующий день перекладины этих крестов усыпали землю, точно какое-то враждебное войско на своем пути ниспровергло все знаки христианского культа.