История жирондистов Том I (с оригинальными иллюстрациями)

Все было бесполезно. Прусские колонны отступили, оставив на дороге кровавый след и восемьсот трупов. Келлерман провел ночь на высоте Вальми, среди раненых и убитых, с полным основанием считая эту десятичасовую канонаду победой. Впоследствии генерал хотел соединить свое имя с именем Вальми и отказал в завещании свое сердце деревне этого имени, желая, чтобы самая благородная часть его покоилась на арене самой дорогой его славы, подле товарищей его первого сражения.

Пока французская армия торжествовала при Вальми, Конвент устанавливал в Париже республику. Курьер, который вез в армию известие о провозглашении республики, и другой курьер, везущий в Париж известие о неудаче союзников, встретились в окрестностях Шалона. Таким образом, победа и свобода встретились, как бы предсказывая Франции, что счастье останется ей верным, пока она сама будет верна делу народа.

Дюмурье вернулся в свой лагерь под гул последних пушечных выстрелов Келлермана. Он был слишком дальновиден, чтобы не заметить ошибки своего генерала. Герцог Брауншвейгский и на следующий день оставался тем же, кем был накануне: он растянул свое правое крыло по другую сторону холма Жизокур и отрезал дорогу в Шалон.

Французская армия, хотя и победоносная, оказалась таким образом заключена в кольцо. Ей не оставалось другого свободного сообщения с Парижем, кроме дороги через Витри. Второй день мог повести пруссаков на Келлермана, и они уничтожили бы его слишком выдающийся корпус. Дюмурье приказал ему перейти реку Ов, отступив в Дампьерский лагерь, который и прежде был ему назначен. Эта позиция, менее блестящая, но более надежная, возвращала французской армии связь между частями и прочность. Келлерман повиновался без ропота. Никакая атака пруссаков не могла быть успешна против 50 тысяч человек, прикрытых бастионами, природными рвами и к тому же многочисленной артиллерией. Одно только время могло сыграть за или против той или другой армии.

Пруссаки потеряли столько времени, что больше терять было нельзя. Герцогу Брауншвейгскому предстояло принять только три решения, но принять их следовало немедленно: или идти на Париж по Шалонской дороге; или атаковать и победить Дюмурье на его боевой позиции; или, наконец, перейти обратно Аргонн, занять хорошие зимние квартиры в плодородной части завоеванной территории, угрожать Франции в течение шести месяцев, а весной возобновить наступление.

Герцог не избрал ни одного из этих трех решений. Он потерял десять невозвратимых дней, наблюдая за французской армией и истощая бесплодную землю, которую занимал. Дожди размыли аргонские дороги, по которым ему подвозились припасы из Вердена. Солдаты герцога, лишенные убежища и съестных припасов, разбредались по полям, по фруктовым садам и виноградникам, чтобы утолить голод зеленым виноградом, который эти жители севера пробовали впервые. Их желудки, расстроенный дурной пищей, сделались восприимчивы к множеству хворей. Дороги заполнили телеги, везущие больных прусских солдат в госпитали Лонгви и Вердена.

Однако положение Дюмурье не становилось от этого более утешительным. Запертый со стороны епископств принцем Гогенлоэ, он был отрезан и со стороны Парижа королем Прусским. Пруссаки оказались в шести милях от Шалона, эмигранты — еще ближе. Уланы и легкая кавалерия пруссаков занимались мародерством всюду, вплоть до самых ворот Реймса. Между столицей и талоном — ни одной позиции, ни одной армии.

Париж боялся увидеть себя открытым неприятелю. Правительство, военный министр, сам Дантон посылали к Дюмурье курьера за курьером с приказаниями высвободить армию во что бы то ни стало и идти на прикрытие Марны. Келлерман, офицер неустрашимый, но слишком впечатлительный, поколебленный настроением Парижа, угрожал покинуть своего товарища из-за его упорства. Дюмурье пробовал оказать на него влияние своим авторитетом, увлекая своим талантом и переходя от угроз к просьбам.

Шалонская дорога была перехвачена, подвоз провианта замедлялся. Генералу досаждали ропотом, который он обращал в шутку: «Взгляните на пруссаков, не больше ли они достойны жалости, чем вы? Они едят издохших лошадей, а у вас есть мука. Делайте хлебные лепешки, свобода послужит им приправой».

Каждый вечер приносил ему из Парижа угрозы мщения. Он отвечал министрам вызовом. «Я буду держать свою отставку в секрете, — писал он, — до того дня, когда увижу бегство неприятеля. Тогда я ее покажу моим солдатам и явлюсь в Париж принять наказание за то, что спас отечество вопреки его воле».