История жирондистов Том I

Крепкая дружба связала вскоре этих людей. Луве открыл госпоже Ролан тайну своей любви и познакомил ее с Маргаритой Лодойской. Эти две женщины поняли друг друга благодаря политике и любви, но виделись мало и боязливо. Любовница Луве скрывала свою жизнь в тени. Целомудренная и уважаемая супруга министра не могла открыто признать свои близкие отношения с женщиной, которую с Луве соединяла одна только любовь.

Луве писал в жирондистской газете «Часовой», где самый пламенный республиканизм соединялся с поклонением порядку и человечности. Десятого августа Луве спасал жертвы; 2 сентября клеймил палачей. Избранный в Конвент, Луве покинул свое уединение. Связанный убеждениями с мнениями Жиронды, он образовал с Барбару, Бюзо, Ребекки и несколькими другими друзьями авангард молодежной партии департаментов, нетерпеливо желавшей очистить республику. Верньо, Петион, Кондорсе, Бриссо тщетно старались сдержать этих молодых людей: медлительность казалась им делом столь же неразумным, сколь и трусливым. Луве вызвался нанести первый удар. Речь, которую он носил при себе в течение нескольких дней, была написана сообща на совещании у госпожи Ролан.

Робеспьер, видя на трибуне Луве, выказал все возможное презрение и внутренне торжествовал: ни один из ораторов, уже известных, не хотел взять на себя обвинения против него. Но Луве чувствовал за собой руку госпожи Ролан, которая побуждала его к борьбе. Когда молчание восстановилось, он начал говорить:

«Пора узнать, существует ли в этом Собрании крамольная партия из семи или восьми членов, или же партию составляют все 730 членов Собрания. Надобно, чтобы из этой борьбы вы вышли или победителями, или униженными. Чтобы отдать отчет Франции в причинах, заставляющих вас удерживать в своей среде человека, к которому общественное мнение относится с отвращением, надобно, чтобы вы или признали его невинность торжественным декретом, или избавили нас от его присутствия; нужно, чтобы вы приняли меры против разрушительной Коммуны, которая продолжает пользоваться произвольно захваченной властью. Я сейчас обнародую заговор. Свидетелем мне будет весь Париж! Я мог бы прежде всего выразить изумление по поводу того, что Дантон, на которого никто не нападал, устремился сюда с заявлением, что он не боится нападения и отрекается от Марата; последний был орудием и сообщником в том великом заговоре, который я обнаруживаю». Ропот в зале. Дантон кричит: «Я требую, чтобы Луве разрешили вложить палец в рану!»

Луве продолжает: «Да, Дантон, я его вложу; но не кричи раньше времени… В течение всего января в клубе якобинцев глубокомысленные и блестящие рассуждения, которые делали нам честь в глазах Европы, сменились постыдными прениями, которые нас едва не погубили. Появился человек, желающий говорить всегда, говорить беспрерывно, говорить не для того, чтобы просветить якобинцев, но чтобы посеять между ними раздор, и особенно для того, чтобы его слушали несколько сотен зрителей, рукоплескания которых хотелось получить любой ценой. Подручные интриганы объявили, что Робеспьер — единственный добродетельный человек во Франции и что спасение отечества должно вверить только этому человеку, расточавшему самую низкую лесть нескольким сотням фанатиков, которых он называл народом. Это тактика всех узурпаторов, от Цезаря до Кромвеля, от Суллы до Мазаниелло. Но мы, верные равенству, мы предупредили его, решив не допустить, чтобы любовь к отечеству заменяли идолопоклонством. Через два дня после 10 августа я заседал во временном генеральном совете; входит человек, появлению которого предшествует большое движение: Робеспьер. Он садится среди нас? Нет, он садится на место президента. Изумленный, я не верю своим глазам. Как! Робеспьер, неподкупный Робеспьер, который в дни опасности покинул пост, который после того двадцать раз торжественно обязывался не принимать никакой публичной должности, Робеспьер вдруг верховодит в генеральном совете Коммуны! С тех пор я понял, что этому совету суждено господствовать!

Робеспьер приписывает себе честь 10 августа. Революция 10 августа — всеобщее дело. Но революция 2 сентября… Варвары-заговорщики! Она ваша, она исключительно ваша! (Движение ужаса.) Парижский народ умеет сражаться, но не умеет убивать. Он был в Тюильри, в великий день 10 августа, но неправда, будто его видели в тюрьмах в ужасный день 2 сентября. Сколько орудовало убийц в тюрьмах? Менее двухсот. Сколько оказалось зрителей, пришедших извне? Менее ста. Почему же им не помешали?

Потому что Законодательное собрание было подавлено и наглый демагог явился в него для подписания декретов Коммуны и грозил Собранию, что велит ударить в набат, если оно не станет повиноваться!»