История животных

Несомненно, можно рассматривать взгляды Аристотеля на гибридизацию, изменчивость, а равно и на многие другие естественно-научные проблемы просто как “ошибочные”. Такой подход был в особенности распространен в прошлом столетии, и наиболее известна как пример этого “разоблачения” Аристотеля опубликованная в Лондоне в 1864 г. книга о нем Дж. Г. Льюиса. Ошибки у Аристотеля и в частности в его биологических суждениях, высказанных во многих его трактатах, и в “Истории животных” — самом эмпирическом из них — несомненно имеются, и о некоторых ошибках сказано в примечаниях к данному изданию, хотя мы отнюдь не ставили цель дать исчерпывающий перечень заблуждений, иные из которых к тому же очевидны, другие же не могут быть разъяснены, поскольку вследствие порчи текста или изменения (еще в древности) терминологии стало неясно, о каких собственно природных объектах идет речь. Например, вряд ли когда-нибудь будет установлено, соответствует ли действительности сказанное в “Метеорологике” о свойствах “престеров”, потому что неизвестно, какой вид воздушных вихрей или, быть может, электрических явлений в атмосфере имеется в виду. Другие “ошибки” отражают, по существу, лишь различное понимание некоторых терминов древними и более поздними авторами. Если Аристотель отрицает дыхание у насекомых (“История животных”, кн. четвертая, § 102), то это действительно ошибка, противоречащая его же призыву обращать внимание на “малое” и “незаметное”; но отрицая наличие крови у тех же насекомых и вообще беспозвоночных, он, в отличие от позднейших авторов, трактует кровь только как кровь позвоночных, окрашенную в красный цвет и нормально не выходящую за пределы системы замкнутых сосудов (“вен”). В других случаях, а именно там, где Аристотель чрезмерно сближает морфологию человека с морфологией животных или чрезмерно противопоставляет одну другой, его неточности отражают не только недостаток точных знаний (вспомним запреты на вскрытие трупов), но и неудачу попытки найти равновесие между представлениями, с одной стороны, об уникальном месте человека в природе как носителя сознания, а с другой — о неразрывной связи человека с природой, звене в ее бесконечной цепи.

Во многих случаях действительное или кажущееся расхождение между представленными в “Истории животных” мнениями и современными концепциями легко объясняется вообще иным восприятием природы античным человеком по сравнению с современным. Однако встречаются и случаи, когда

“История животных” “отстает” от своего времени; некоторые из ее концепций в последующие эпохи, особенно же в позднее средневековье, в силу огромного авторитета Аристотеля сыграли тормозящую роль. Так произошло, как уже упомянуто, с его учением о самозарождении, с некоторыми анатомо-морфологическими представлениями (двураздельность матки, три “желудочка” в сердце и т. д.); долгое время блокировал дорогу к открытию кровообращения тезис о “перекресте” кровеносных сосудов, об их переходе в теле с правой стороны на левую и обратно (“История животных”, кн. третья, § 47); преимущественно отрицательную роль сыграл и взгляд Аристотеля на сердце как на пункт схождения всех нервов и седалище душевной жизни. При этом надо учесть, что еще в VI–V ее. до н. э. Алкмеон отстаивал на основании наблюдений над прохождением глазных нервов гораздо более верный взгляд о локализации психических процессов в головном мозгу. И после Аристотеля в античной науке бытовало мнение (Гален), что нервы выходят из мозга, а не из сердца; но средние века восприняли именно аристотелевскую традицию, и комментаторы “Истории животных” до Скалигера (Scaliger, р. 319) включительно отвергали алкмеоновско-галеновскую традицию как противоречащую установкам Стагирита. Правда, Скалигер не мог уже не согласиться с современными ему анатомами, что Гален вернее отразил наблюдаемую картину, но продолжал утверждать, что ненаблюдаемая, глубинная суть происходящего лучше отражена Аристотелем.

В целом же примечательно в “Истории животных”, конечно, не то, что ошибки встречаются, а то, что их не так много, как можно было бы ожидать, учитывая уровень знаний того времени. Дуалистический взгляд Аристотеля на организм как частный случай взаимодействия “материи” и “формы” также нередко вменяется ему в вину: этот взгляд якобы оказал пагубное воздействие на дальнейшее развитие европейской мысли и культуры (Hunke, 1989). Здесь следует заметить, что как раз в “Истории животных” этот дуалистический взгляд практически не просматривается, либо из-за того, что Аристотель в 330-е годы его еще не вполне разработал, либо в период создания “Истории животных” временно от него отошел, либо, наконец, из-за того, что на описательном естественно-научном уровне в этом дуализме нужды не было.