нежным запахом Инниных роз. Кстати, розы великолепно чувствуют себя в предусмотрительно захваченном мною пластмассовом бидончике, чудесно раскрылись все четыре. Нейгауз2
, вырвавшийся из родственных объятий, по-моему, чувствует себя премило, братается с какими-то военными, и на столике позвякивают бутылочки-стаканчики. Ада в данный момент тоже братается в коридоре — не подумайте дурного — с какой-то однокашницей по ИФЛИ3, а я, как видите, пишу вам весточку. За окном расстилаются бескрайние просторы нашей необъятной Родины, моросящий дождик придаёт им своеобразную прелесть, дорогую сердцу каждого истинно-русского человека. Берёзки стоят как невесты в праздничном уборе, северо-западный ветер треплет их зелёные кудри, и т. д., и т. п. Сколько бы ни таращилась, но места, равняющегося по красоте с Тарусой, что-то не видать.А вообще-то, душеньки мои, на сердце горюч-камень и собачья бессловесная тоска. Пока Боря был жив, и мои ушедшие как-то жили для меня в нём. Не только в этом, но и в этом причина собачьей тоски. Теперь-то уж я бесповоротная сирота — и сколько же нас, с поэзии начиная, и кончая отдельными людьми, осталось сирот от Пастернака! И как многообразно наше сиротство, как
Ольга, когда ты перестанешь мотаться, как цветик в проруби, начинай работать над архивом. Кстати, совсем забыла — Елена Мих. и Ник. Дав.4
с удовольствием дадут машинку — звоните Б 9-76-29 (в первых числах они должны быть в Москве) или Таруса 13, чтобы договориться, как её получить. Да, Ребёнок, Ада одобряет твой выбор, а она в этом разбирается.Целуем вас.
2
В одном вагоне с ней ехал пианист Г.Г. Нейгауз.3
В ИФЛИ - институте философии и литературы - Ада Александровна Шко-дина в 30-е годы преподавала английский язык.4
Речь идет о Елене Михайловне Голышевой и ее муже Николае Давыдовиче Оттене.10 июля 1960
Дорогие Лиленька и Зинуша, «осваиваем» Латвию - очень хорошо. Хорошо — не совсем то слово. Всё очень странно и как будто бы не здесь и давно. В крохотном городке — православная церковь, собор, старообрядческая церковь, католический собор, католическая церковь и две церкви лютеранские - все действующие и даже сильно действующие! Сегодня, в воскресенье, ходили к обедне в нашу церковь, потом пошли к лютеранам смотреть конфирмацию, а на обратном пути зашли в костёл, послушали орган. Нигде нет ни толчеи, ни запустения — поэтому кажется, что попал в былое. Но из всего виденного — даже больше, чем море, чем город, чем иной ритм жизни, чем иные люди, — поразили меня удивительные кладбища и удивительное к ним отношение живых. Тут я впервые в жизни побывала на еврейском кладбище, и меня потрясли тесные ряды надгробий, таких скорбных, таких неистово взывающих, таких одинаковых у богатых и бедных, таких несказанных и неописуемых! — после войны в торговой, купеческой Либаве осталось из еврейского населения только два человека — скрывались 3 года в подвале, дворничиха их кормила — все остальные были уничтожены немцами.
Ещё поразительны цветы — везде и всюду — каждое свободное пространство города превращено в сад, сквер, парк, а не то и просто в клумбу, куртину, устроенную с прелестным изяществом... На рынках цветов не меньше, чем продуктов. Улицы, мощённые круглым розовым булыжником, пешеходные дорожки — кирпичные, черепичные крыши. Городок — портовый, но жизнь из него всё же ушла с войной, и это очень чувствуется.
Погода всё время стоит пасмурная, на удивление всей «европейской территории Союза», где, судя по радио, стоит жаркая и солнечная погода. Купалась всего раза два, а Ада ещё не рискнула окунуться в балтийские волны. Время бежит быстро, скоро уже будем заказывать обратный билет! Целуем вас очень крепко, главное — будьте здоровы!
15 июля 1960
Дорогие Лиленька и Зинуша, получили ваше большое письмо, обрадовались. Погода у нас, тьфу, тьфу, наладилась, т. е. дня четыре подряд стоит солнечная, временами даже жаркая. Много часов подряд проводим на пляже, бездумно загораем, купаемся. Купаться я начала уже давно, когда t° воды была ещё градусов 15, т. е. производила довольно сильное впечатление на спину и живот. Теперь она — вода — достигла 18°, и купаются все на свете — и стар и мал. Пляж огромный и в длину и в ширину, белый, песчаный и по всему побережью можно купаться без всякого риска, т. к. дно опускается настолько постепенно, что идёшь-идёшь чуть ли не полкилометра, и всё тебе море по колено. Я понимаю деда1
, предпочитавшего Северное море южному - здесь всё - тончайшая живопись творца, ни следа олеографии; а там — чересчур ярко - красота бьёт в глаза, бьёт через край и лишает тебя возможности открывать её в неярком, в суровом.